Выпустив Анну из объятий, Филипп мягко произнес:

— Давай что-нибудь выпьем. А может быть, сходим куда-нибудь?

Анна отрицательно покачала головой.

— Я не совсем хорошо себя чувствую. Мысленно я все время возвращаюсь к тому, что сказал Лефковитц. Неужели у евреев забрали безвозвратно все их имущество?

— Похоже на правду.

— Но куда же делись эти сокровища? Ведь почти всех нацистов схватили и осудили. Неужели ни с кого нельзя потребовать взятое назад?

— Это не так легко сделать. Они же не оставили награбленное просто так?

— Так где же все это? Как сказал Лефковитц, в основном в швейцарских банках. А часть награбленного была уничтожена во время войны. Определенное количество разошлось среди союзников, когда подбиралось в качестве трофеев все, что плохо лежало; часть спрятана в заброшенных шахтах, на дне озер, в пещерах на оккупированных в прошлом территориях. — Филипп подошел к бару и занялся коктейлями. — Награбленное также осело в Латинской Америке, куда нелегально переправлялись немало фашистов. Но швейцарские банки — это самое надежное. Почти до самого конца войны именно нейтральная Швейцария находилась под непосредственным влиянием фашистской Германии. Там легче всего было спрятать награбленное. — Филипп налил два мартини и передал бокал Анне. — Кстати, до войны большинство богатых евреев также хранили именно в швейцарских банках свои сбережения. Во время холокоста эти счета не аннулировались, а так и оставались в банке, который уже давно выполнял роль государственного департамента.

— Так ты хочешь сказать, что все богатства по-прежнему находятся в Швейцарии? — неуверенно спросила Анна.

— Сомневаюсь. Думаю, что через несколько лет после войны эти люди приехали и спокойно забрали все.

— Омерзительно.

— Пожалуй.

— Так значит, так и было, как говорил Лефковитц?

— Вероятно.

— А почему ты обо всем этом знаешь так много? — спросила Анна. К мартини она не притронулась.

— Холокостом я интересовался не меньше этого адвоката.

— Но ты же не еврей.

— Нет.

— Так почему же тебя интересуют нацисты? И откуда у тебя такая осведомленность о холокосте?

Филипп не ответил, а только поднял бокал с мартини к свету и начал внимательно рассматривать, как алкоголь оставляет маслянистый след на стеклянных стенках.

— Филипп, ты что-то скрываешь от меня, — Анна поставила бокал на стол и подошла к нему. — Пожалуйста, скажи мне правду.

— Я тебе говорю только правду, — произнес Филипп тихо. Его красивое лицо стало неожиданно непроницаемым.

— Нет. Ты обманывал меня. Обманывал с самого начала.

— И в чем же я тебе лгал?

— Не знаю, но здесь что-то не так. Твои интересы никогда не совпадали с мамиными или с моими. Ты ищешь нечто иное.

— Нет. То же самое, Анна, то же самое.

— Неправда. У тебя есть какой-то свой план, о котором ты мне ничего не рассказываешь.

Филипп повернулся и подошел к мраморному пьедесталу с бронзовой женской головой. Глаза женщины были закрыты. Наверное, это был символ смерти. Он провел рукой по поверхности скульптуры, стоя спиной к Анне. Она почувствовала внутреннюю борьбу в душе возлюбленного, словно он сомневался, говорить правду или нет.