— Жаль. Я думал, что мы все-таки сможем договориться.

— С ним — никогда. Он профессионал. Крепкий орешек. — Это Вольский вновь появился в дверях, с сигаретой в зубах. — Аргументы должны быть по убедительнее.

Федоров снял очки и протер стекла.

— Думаю, что ты прав, — сказал он с выражением напускного страдания. — Извини, сынок. Я предупреждал тебя.

Вольский сделал знак головой.

В камеру ворвались двое здоровых рослых солдат с резиновыми дубинками.

Адреналин разлился по всему телу Джозефа и растопил остатки усталости. Он попытался встать, но ноги были привязаны к ножкам стула, и поэтому он вновь рухнул на место, дыхание перехватило.

Солдаты с дубинками выступили вперед, Федоров встал, собираясь покинуть камеру. Он прихватил с собой и стул, на котором сидел, чтобы освободить больше места для палачей.

— Хорошо, — вздохнул он с таким видом, что можно было подумать об искреннем сожалении. — Я предоставляю тебя твоей судьбе.

Вольский начал заворачивать рукава, глаза блестели сквозь сигаретный дым.

— Не важно, крепкий ты орешек или нет, — сказал он совершенно спокойно, будто не собираясь тратить силы на крик. — Сейчас мы сломаем тебя.

Тео стоял и смотрел на младенца в колыбели, который кричал, не переставая сжимать и разжимать кулачки. Непонятно было, как может исходить такой душераздирающий крик из столь тщедушного тельца.

— Придет день, — шептал Тео девочке, — и ты поблагодаришь меня. Ты настоящий воин, малышка. Ты выжила. А, Катарина?

Он протянул свой указательный палец и коснулся им маленькой ручки. Малышка с такой силой схватилась за протянутый палец, что это даже удивило Тео. Он невольно улыбнулся, ощутив еще раз эту неистребимую жажду жизни.

Малышка замолчала, на мгновение открыв глаза. Они были голубые и с поволокой, хотя кто бы мог сказать, какого цвета они станут потом? Тео заметил, что у девочки длинные черные ресницы. Она очень напоминала Кандиду. Казалось, девочка тоже смотрит на Тео, и, хотя вряд ли она сейчас что-нибудь видела, он как будто почувствовал этот взгляд.

Затем веки слегка задрожали, малышка заснула, ручка разжалась, и он смог освободить наконец свой палец.

Тео поцеловал ребенка в бровь и пошел хоронить свою сестру, Кандиду Киприани.

Генерал возвышался как скала над письменным столом с металлическим покрытием.

Казалось, его лицо высечено из того же гранита, что украшал здание, где находился кабинет (впрочем, многие государственные здания в России были отделаны гранитом). Глаза генерала — карие с желтым ободком в центре — как будто хранили животную страсть бурого медведя. Эти глаза смотрели на Кейт с какой-то напряженной неподвижностью, пока переводчица передавала фразу за фразой тщательно продуманное обращение Кейт.

Несмотря на массивную фигуру, форма на генерале сидела как влитая, без единой складки. Кейт знала, что этому человеку около шестидесяти пяти лет, а разноцветная орденская планка с левой стороны кителя напоминала о страшной сталинградской осени 1942 года, когда молодому герою не было еще и двадцати.