– А я хочу тебя завалить… – учащенно дышит, но, помимо поцелуев, умудряется еще и смеяться.

Будто с цепи сорвалась. Не понимает, где мы находимся. Целует так, что я и сам забываю. Ладонью по джинсам моим курсирует. Члена не касается. Но в опасной близости трется, словно специально дразнится.

– Титоша, бля… Тормозни…

– Нет… Целуй меня… Целуй…

Целую, конечно. Сжимая затылок, сливаю ее лицо со своим. Пожираю сладкие и пухлые губы.

– Это мороженое такое холодное, а вино такое пьянящее… Уф… Грей меня… Грей…

Сцепляясь ртами, смещаемся и снова что-то скидываем на пол. Слишком много шума в пустом зале производим.

– Святоша… – мягко ее отпихиваю.

Она усмехается, и пока я, как придурок, пялюсь на ее раскрасневшиеся губы, вопрошает самым невинным голоском:

– А за секс в общественном месте могут закрыть?

– Маруся, твою мать… – выдыхаю почти со стоном.

– Что? – и хохочет. – Я аморальная, ды-а-а?

– Домой пошли, аморальная, – поднимаясь, вздергиваю ее за собой.

– Я не хочу домой…

– Давай, давай, – собираю устроенный нами беспредел, хватаю ее за руку и решительно веду в сторону касс. – По дороге тебе кое-что покажу, – умасливаю, зная, что Машке нужна эта пилюля.

– Последний раз, когда я это слышала… Ой-й, охрана! – так орет, будто мы реально что-то противозаконное сотворили.

Охранник и без того, очевидно, шел с целью проверки. Уж слишком долго нас не было. После верещания и вовсе капитально напрягается.

– Все нормально, мужик. Мы платим и уходим, – иду на опережение. – Держи на пиво и прости за беспокойство, – сую ему двухсотку.

Мысленно возлагаю трехэтажные народные молитвы, чтобы Маруся не выкинула перед ним какой-то финт. К счастью, срабатывает. Молчит она до самой кассы. Там вновь расходится. Срывает с витрины огромную упаковку презервативов, тюбик крема и две шоколадки. Выкладывая на ленту, мило улыбается заметно взмокшей в нашем присутствии кассирше.

– Вы нас узнали! – восклицает Титоша в притворной панике. – Вот это палево, ух!

Тетка застывает, словно ее на паузу поставили. Бегают только глаза: от Машки ко мне. Представляю, как вертятся шестеренки в ее застывшем мозгу, пока она пытается идентифицировать в нас каких-то важных персон.

– Уймись, – выдергиваю у Маруси из рук вторую упаковку «Дюрекса» и возвращаю обратно.

– Но эти с запахом клубнички!

– Я тебе без них дома «клубнику» устрою.

– Ладно… Но очки не отдам, – цепляет на нос солнцезащитные вайфареры. – Меня уже и так все узнали. Ужас-ужас!

– Маруся… Матом тебя прошу, успокойся.

– Свят-свят Маруся! – со смешком разводит руки.

Протяжно вздыхаю, в то время как подмывает вместе с ней смеяться.

– Очки.

– Нет!

– Пробей ты очки, стрекоза, – поясняю терпеливо.

– А… Да, – спохватывается. Наклоняется к кассирше. – На мне, пожалуйста, – заговорщицким пониженным тоном.

Женщина подносит к висящей у ее виска этикетке сканер и вносит очки в список покупок. Чтобы предотвратить бесконечное пополнение на ленте, девчонку мою аморальную приходится внаглую пропихнуть к выходу.

Она идет без остановки прямиком к двери, хотя я прошу подождать. Расплачиваюсь на бегу. Подхватываю пакет. Еще раз расшаркиваюсь в извинениях, научила-таки Маруся, вашу мать. Ловлю ее уже на парковке. Рассекает в своих новых очках, как мелкий пони с шорами на глазах.