Леха кивнул.
— Я уже думал: нас ищут, — уставясь в огонь, вздохнул Вадик.
Шуруя в очередной топке, я взглянул на дверь рядом и узнал ее — кабинет начальника школы. Сто лет назад я приходил сюда, не меньше!
Дверь почему-то приоткрыта. Заглянуть? Я шагнул — и замер. Видна была спина Воронова. И слышно два голоса. Хрипловатый, напряженный — старшины и сухой, строгий, старческий — капитана первого ранга Авраамова.
— Вам, может быть, и просто, — сказал Воронов. — Достали старые погоны — и все! А у меня золотопогонники отца с матерью расстреляли! Не могу я их пришить, как большевик вам говорю.
— А я — не как большевик? — спросил Авраамов. — Для советской власти, во славу рабоче-крестьянского Красного флота, я обучил тридцать тысяч моряков Командиров! Офицеров! Так-то, Василий Петрович…
…Не знаю, как мне удалось выскользнуть. Старшина ушел, не взглянув на нас. Потом вышел Авраамов. Мы, полуголые, встали по стойке «смирно».
— Вольно, — рассеянно козырнул Авраамов.
И тоже ушел. Деревянные ступени лестницы скрипели под ним.
Юрка почесал переносицу.
— Все хочу у тебя, Леха, спросить. Как ты сегодня определил, что надо вправо? А? Ведь заблудились…
Только теперь один из нас произнес это слово.
— Правая нога сильнее, — сказал Леха. — И человек в лесу всегда заметно берет влево. Это мне отец говорил.
Он смотрел в топку, на огонь, упрямо наклонив лобастую голову. Лицо раскраснелось от жара,
Леха повзрослел — сейчас мы увидели это. Губы у него стали жестче. И глаза.
Мы молчали.
Но я знал: нам очень хочется, чтобы он стал, как раньше, рассказывать об отце. Будто с этим рассказом должно было утвердиться что-то важное — такое, без чего жить труднее.
— Мы с ним тоже один раз поплутали… — сказал Леха, глядя в огонь. — Компас испортился. Потом-то отец признался, что нарочно так сделал. Ориентироваться учил… — Он вздохнул. — А я даже не знаю, в новой форме он погиб или нет…
Мы еще долго молчали. Но молчание уже не было напряженным.
Леха сказал:
— Главное, что старшина в нас верил. Знал, что придем.
— Правильный он человек, — повторил Юрка. — А переживал!.. Как в кубрике-то сидел!
«Не только из-за нас он переживал, — подумал я, вспомнив о подслушанном разговоре. — И какая у него жизнь!.. У него и у капитана первого ранга».
…В полночь Воронов неожиданно прислал нам смену — десять человек. Мы оделись и вышли из штаба.
Темень гудела вовсю.
Я посмотрел на окна соседнего дома. Света не было. Спала Наташа Авраамова, шестнадцатилетняя дочь начальника школы юнг. Спал капитан первого ранга.
А в кубрике спал наш старшина, бывший матрос революционного крейсера «Аврора». У двери висела его шинель. Погоны были пришиты.
XII
«Тьфу, опять в палец!» Я выдавил капельку крови и слизнул ее.
— Колется? — засмеялся Юрка.
Мы сидели без тельняшек — в кубрике было тепло — и шили небольшие, величиной с ладонь, чехлы.
— А, черт! — сморщился Юрка.
— Хорошо смеется последний, — сказал я. — А у меня готово.
— Покажите-ка, — подошел Воронов. — Вы что, махорку в нем будете носить? Распороть. И зашить снова — аккуратно.
— Гы!.. — Юрка торжествовал.