Его мысли принадлежали работе. До глубокой ночи он просиживал над книгами, приводил в порядок таблицы и выписки и видел, как труд его растет и принимает осязательные формы.

Однажды он пошел на собрание к мистеру Питеру.

Огромная комната едва освещалась и вентилировалась одним окном, вделанным в боковую стену. Три стены ее были из голого камня и только четвертая обита досками.

Единственными украшением было большое распятие, висевшее на задней стене.

Все с жаром пели и молились. Затем Американец произнес проповедь, в которой он горячо нападал на дьявола, отца всех грехов. Он призывал к покаянию и закончил речь страстной молитвой.

Затем он спросил, не желает ли кто-нибудь «повидать свою душу».

Вперед выступил его слуга, Скуро, здоровенный детина с огромной рыжей головой, и начал каяться:

— Я был раньше черен, как дьявол в аду, а теперь, по милости Спасителя, сделался чистым. Прежде я был полон вином, а теперь я наполнился Святым Духом…

Немного разочарованный, Франк Браун ушел с собрания, когда «охотники на дьявола», как они назывались, запели в четвертый раз великопостную молитву.

Тереза стояла на коленях в исповедальне и, опустив голову на руки, закрыв крепко глаза, говорила без пауз, беззвучным голосом. Не прерывая, терпеливо слушал ее старый священник, сидевший в кресле.

Тереза умолкла. Медленно подняв голову, она посмотрела на священника беспомощно и глубоко-вопросительно.

Минуты бежали, а старик ничего еще не сказал своему духовному чаду и не знал, что он должен сказать: конечно, девушка согрешила; но так ли велик ее грех?

Ее губы опять зашевелились и тихо, так, что он скорее угадал, чем услышал ее, она спросила его:

— Ваше преподобие, правда ли, что… его… прислал рок?

Старик молчал.

Девушка поднялась с колен и подошла к нему совсем близко.

— Что же мне делать? — спросила она.

— Я не знаю, — прошептал священник.

Тереза бросилась к его ногам, зарылась головой в его рясу и разрыдалась. Старик чувствовал, как ее слезы промочили насквозь его платье; он хотел помочь ее горю, но не мог и только тихонько гладил ее по голове.

Вдруг девушка встала и схватила его руку. Она задыхалась.

— Ваше преподобие, скажите, это правда?.. Его послала судьба?

И в ее глазах светилось горячее желание и бесконечная надежда услышать: да. Он ясно чувствовал это. Он знал, что все ее существо наполнено прекрасным образом чужестранца — пылкого, мечтательного, бросающего вызов небесам.

Но, сделав над собой усилие, он ответил, не глядя:

— Не знаю.

Она разрыдалась. Бесконечное сострадание к ней заговорило в его душе; он поднял ее голову и ласково спросил:

— Разве ты так сильно любишь его?

— Да, батюшка, больше жизни.

Он тихо поцеловал ее в лоб.

— Тогда иди, дитя мое. Прими свой жребий. Это Божий промысел.

Она посмотрела на него с благодарностью; у нее не было сил сказать хоть слово. Потом, схватив его руки, она покрыла их слезами и поцелуями.

Франк Браун поздно сошел вниз: он работал всю ночь до рассвета. Тереза молча стояла за завтраком подле него и ждала его взгляда. Но он почти не видел ее. Он не заметил ни ее отсутствия, ни возвращения. В следующие дни она тоже не отходила от него во время еды, но заговорить с ним не решалась; она только прислуживала ему, немая, как рабыня.