Я. Один из двух командиров дивизиона живучести на все корабли. Так и ходили с Вовой парой с одного корабля на другой, если не успевали вовремя заболеть. Причём на корабль чаще всего попадали только в день его выхода – со своего не отпускали до последнего, людей-то тоже не хватало. А могли и не предупредить заранее, просто звонили с утра на корабль и разрешали сбегать домой за зубной щёткой, потому что через три часа выход в море и ввод ГЭУ уже идёт. Приходим на корабль с Вовой, а там ходят какие-то люди незнакомые – ну мы-то в дивизии всех знаем, в лицо-то уж точно.

– А вы откуда, ребята, такие красивые?

– А мы с бербазы!

– А мы с ракетной базы!

– А что вы тут делаете?

– А нас заставляют в море идти, а то премии лишат!

– А не страшно вам?

– Да нет, сказали, что нам тут всё покажут!

– А давно вы тут?

– С утра! Уже все отсеки прошли посмотрели!

– А легководолазную подготовку прошли? А отработку на УТК? Ну, пожары там всякие, включения в СИЗ?

– Нееет. Сказали, что тут всё покажут!

– Анатолич, – шепчет мне Вова на ухо, – как друга тебя прошу, сломай мне ногу, а? Или руку.

Категорически запрещено брать на выход в море людей даже с другого проекта корабля – в море должен выходить только подготовленный экипаж с определённым, крайне невысоким процентом прикомандированных с аналогичных проектов. А тут кого только нет: и с бомбовоза, и с береговых частей. Родного экипажа процентов двадцать, может, а то и меньше.

– Кто б мне руку сломал, Вова!

– Ну, давай ты – мне, а я – тебе!

– Э! – кричит механик, заметив нас. – Чо так поздно-то, а?!

– Как отпустили, Михалыч! – кричит ему Вова.

– Надо было убежать! И ко мне! Ко мне на корабль! Проинструктируй этих, Вова, что им делать объясни и всё остальное.

Вова уходит с береговыми прапорщиками вниз к каютам и возвращается ровно через две минуты.

– Ты что? – пучит глаза механик. – Уже всё?

– Ну. Показал им их койки и сказал, чтоб сидели тут и никуда не вылазили без моего разрешения. Они спросили: «А есть?» – а я сказал: «Даже срать!» Всё, чем могу, Михалыч, всё, чем могу!

– Михалыч, – спрашиваю я, – а как мы в море-то пойдём? Ты вообще докладывал кому-нибудь, что у тебя людей нет?

– Конечно! А кто мне пригнал этих оленей с бербазы? Уж не наш ли штаб?

– И что? Вот они сейчас подпишут нам разрешение на выход в море, ты думаешь?

– Держи карман шире! Уже подписали! И съебали отсюда бегом, даже в глаза не смотрели!

– Да ну, как это?

– Так, мне в корму бежать, некогда тут с тобой плюрализмом заниматься. Ты переодеваться пойдёшь или так, красивый, в центральном умереть хочешь?

– Не, переоденусь.

– Давай бегом только! Без чаёв там, ладно?

И вот я всё приготовление сижу вместо механика в центральном, а механик бегает, судорожно пытаясь проверить ВСЁ. Он знает, что это невозможно, но выбора-то у него нет. Надо хотя бы попытаться.

Бороздим неделю Мировой океан. Командир не спит, старпом не спит, помощник не спит, механик не спит, комдив раз не спит, комдив два не спит, Вова не спит, и я не сплю. Ну а как тут уснёшь-то, страшно же пиздецки просто. А буквально только погрузились первый раз, только собирались выдохнуть, как в третьем задымление на второй палубе, аварийная тревога, все дела. Бегу в третий: переборка-то вот она, в двух шагах, а его и герметизировать никто не собирается. Нет никого в отсеке, как хуем сбрило и вахтенного, и обоих подвахтенных, и всех приписанных к отсеку – пусто, как на станции Дно в четыре утра. Управленец с электриком сидят, конечно, на пультах, но они в борьбе за живучесть не участвуют, им пульты разрешено покидать только путём умирания. Комдив раз хорошо, что в отсеке оказался – ползём с ним вдвоём, два капитана третьего ранга, по второй палубе к источнику дыма, а там стойка управления холодильной машиной стоит, ковриком резиновым прикрытая, и вода на неё хуярит из трубы какой-то задорным таким напором, с журчанием и брызгами красивыми во все стороны. Обесточили её, противогазы сняли, доложили в центральный и расходимся обратно.