— Ты пойми, — втолковывал ему Барон. — Ведь не просто так принято — заходит лох в хату, его сразу шнырить[19] начинают. И опустят, если, в натуре, лох. Это всё имеет глубокий смысл, неведомый для непосвящённого.

— Загнул, — покрутил головой опер. — Да одурели от долгого сидения, вот и куражатся над кем ни попадя.

— Э-э, не скажи. Ницше как сказал? Всё, что нас не убивает, делает нас сильнее. Вот ему народ и даёт случай показать — тварь он дрожащая или право имеет?

— Ну, вот, и Достоевского приплёл, — хохотал Стас. — Ты ещё Конфуция под воровской закон подведи.

— Конфуция? Да, за милый мой! Его как-то спросили: Правда ли, что за зло надо платить добром? И он спросил в ответ: А чем же тогда платить за добро? За зло нужно платить по справедливости. Вот мы, воры, так и живём — око за око, зуб за зуб. А ты говоришь!

— Силён! Ничем тебя не проймёшь!

— А то! — хитро подмигнул Барон.

Загремели «кормушки», предваряя привычную процедуру обеда. По случаю воскресенья в мисках желтел отварной картофель. Барон, как обычно, пошептался с раздатчиком, взял свою порцию и уселся за стол рядом со Стасом.

— Теперь слушай сюда, Чалдон, — тихо сказал он. — Инспектор твой в больнице лежит — маслинку[20] словил где-то, а делом твоим теперь Шульц занимается. Насквозь поганый легаш, это я тебе говорю. Значит, не сегодня-завтра тебя дёрнут. Запомни — ничему не верь. Иначе пропадёшь ни за понюх. Но и не дерзи зря, ты мне живой нужен. Вернёшься, тогда и поговорим.

— Понял, — негромко ответил Стас.

«Маслинку, значит? Вот это хреново. Такие вещи могут означать только одно — взялись за него всерьёз и не с просто так. Вот и думай, служба его тут замешана, алмазы или что-то третье? Кстати, вполне может быть, что причина не одна».

Словно отвечая на его мысли, в замке повернулся ключ, и на пороге возник надзиратель Хайош.

— Херр Демидофф, прошу вас выйти.

Стас поднялся и вышел из камеры, по дороге обменявшись с Бароном понимающими взглядами. В комнате для допросов его встретил ослепительной улыбкой высокий мужчина лет тридцати пяти.

— Здравствуйте, господин Демидов.

По-русски он говорил с лёгким акцентом. И до тошноты правильно выговаривал каждое слово.

— Здравствуйте, — отозвался Стас. — Чем порадуете?

— Ничем порадовать вас не могу. Присаживайтесь, поговорим, может быть, вы сами себя сможете порадовать.

— Вот как? — удивился он, присаживаясь на привинченный к полу табурет. — Я начинаю чувствовать себя всемогущим.

Честно говоря, он не удивился бы, если бы увидел какого-нибудь сорокалетнего гнуса, у которого на жёлтом лице прописаны язва желудка и ранняя импотенция. Но, когда такую характеристику, какой наградил его Барон, положить на красавца с гусарской внешностью, становится неуютно. Ещё и глаза, такие добрые и сочувствующие, что хочется влепить между ними пулю. Не должно быть таких глаз у полицейского инспектора. Если, тем не менее, они есть, значит, мы имеем дело с редкой гадиной.

Шульц молчал, не прерывая размышления «господина Демидова». Видно было, что он, пользуясь затянувшейся паузой, в свою очередь, изучает того, кто перед ним.