«Прямо, воплощённый немецкий полицай», — с неприязнью глядя на унтера, подумал он.

В это время в зарешёченном окошечке возникло лицо кучера.

— Клим, настоящие фараоны хляют! — на чисто русском языке громко прошептал он.

— Ну, и чего зенки вытаращил? — отозвался «унтер» на языке родных осин. — Гони! Шугной[22], быстро браслетки с него сними!

Второй «полицай», достав из кармана какой-то крючок, поковырялся в замке и кандалы, посопротивлявшись для вида, расстегнулись. Карета, подпрыгивая, неслась по брусчатке. Стаса мотало из стороны в сторону, и точно так же скакали его мысли. Ни малейших угрызений совести он не испытывал. С чего бы, спрашивается?

Конечно, он не ангел, но с ним утворили, вообще, полный беспредел. Троцкого он, безусловно, решил убить. И пошёл на это вполне осознанно. Но не успел. Глотая, со стволом у виска, водку прямо из горлышка, Лев Давидович вдруг поперхнулся и, побледнев до синевы, стал валиться набок. Ему уже не было дела ни до водки, ни до пистолета. Храпя, как загнанная лошадь, он царапал скрюченными пальцами грудь, словно хотел выскрести засевшую там боль. И вдруг голова его бессильно упала на грудь, а взгляд стал стеклянным. Приложив пальцы к сонной артерии, Стас качнул головой.

— Что? Умер?! — с таким отчаяньем спросил Володя, словно он спасать его ехал, а не наоборот.

Как бы то ни было, сугубо с позиций закона их покушение недоказуемо, а смерть наступила от инфаркта. И на основании чего, его, спрашивается, столько времени держали в камере. Даже не допросили ни разу, что уж говорить про обвинение! Вот, пусть и не обижаются, если с ними сыграли по тем же правилам. Единственное, что его немного смущало, так это то, что задерживать, если что, его будут совершенно посторонние полицейские, которые ко всем этим делам — никаким боком.

«Бог не фраер, хорошего человека мне под пулю не подведёт», — подумал он и успокоился окончательно.

— А фраерок-то духовитый, — указав на него, засмеялся Клим. — В штаны не делает, в жилетку не плачется.

— Так, он же Чалдон, — пожал плечами тот. — Сибиряки, они все заводные. Одно слово, каторжанский край.

Резко повернув, карета остановилась.

— Шугной, доведёшь его до Инки-эстонки, а сам на хазу, — скомандовал Клим.

— Ага, — кивнул тот и, открыв дверцу, повернулся к Стасу: — Пошли!

Они быстро миновали несколько кварталов, время от времени переходя на соседние улицы, обошли скверик с фонтаном, затем свернули в какой-то тупичок, и остановились перед двухэтажным домиком, который так и тянуло назвать «пряничным». Такие обычно в детских книжках рисуют — под черепичной крышей, с высокой трубой, и по стенам вьётся плющ. Белоснежные занавески, цветочные горшки на подоконниках, крошечный садик с кустами ухоженных роз — идиллия.

Вымощенная кирпичом дорожка привела их к невысокому крылечку, и Шугной вежливо стукнул дверным молотком. Через несколько секунд, словно их уже ждали (а, может, и ждали), внутри послышались лёгкие шаги, звякнул засов, и дверь слегка приоткрылась.

— Входи быстро, — произнёс из полутёмной прихожей низкий женский голос с заметным прибалтийским акцентом.