С номенклатурной точки зрения это было немалое повышение — должность приравнивалась к заместителю союзного министра, да еще в таком идеологически важном учреждении, да еще под крылом Замятина.

Виталий Игнатенко:

— Примакова пригласили работать в ТАСС, и он почему-то решил со мной посоветоваться, стоит ли ему идти. Он пришел ко мне — я был тогда заместителем генерального директора — и спросил в лоб: как ты считаешь, надо мне сюда идти? Я представил себе, как такой блестящий ученый, душа общества — он был красивый, представительный — придет сюда, сядет, начнет с утра до вечера читать ленты информационных сообщений, быстро-быстро постареет… Может быть, он станет когда-нибудь генеральным директором, но зато не будет ученого Примакова. И я очень деликатно ему сказал: «Наверное, все-таки наука лучше».

— Я помню, как ему предложили пойти заместителем генерального директора ТАСС, — рассказывал Колесниченко. — Мы все, его товарищи, были в таком восторге.

А Иноземцев твердо сказал:

— Я против. Я не отпущу. Вот если бы его позвали директором ТАСС, тогда да.

Приятели удивлялись:

— Да вы что, Николай Николаевич, как его можно директором?

— А что? — теперь уже удивлялся Иноземцев. — Женя — готовый директор.

Иноземцев даже был обижен, что Примаков вроде бы готов принять предложение Замятина.

Он вызвал Евгения Максимовича:

— Как же так? Неужели ты намерен уйти? Зачем тебе это? Ты должен стремиться в академики — это тебе на всю жизнь надежный тыл. Я поддержу тебя.

Назначение в ТАСС не состоялось. Зато Примаков стал директором Института востоковедения Академии наук. Когда Примаков в первый раз приехал в институт, его встречала все начальство. Ловили его взгляд, следили, как поведет себя новый хозяин, вычисляли, какие у него слабости. При его предшественнике установилось восточное почитание директора. Ждали чего-то подобного. Но Примакову это было ненужно. Когда он зашел пообедать в институтский буфет, это произвело сильнейшее впечатление на коллектив. Буфет академического института по тем временам был лучше вокзального, но хуже школьного…

Его приходу радовалась институтская молодежь. Появилось ощущение, что есть человек, к которому можно обратиться и он поможет. Постепенно в институте привыкли, что есть начальство, отнюдь не глупое начальство, которое во все вникает и во всем разбирается. Все оценили его деловые качества. Если он за что-то брался, то знали: это будет сделано. Если Примаков что-то говорил, обещал, можно было в его словах не сомневаться.

У него в институте были противники, те, кто его не любил, но ни один из них не мог сказать, что Примаков непрофессионал. Примаков тоже приспосабливался к коллективу. Он-то привык к дисциплине, которая существовала в ИМЭМО, и вызывал сотрудников на совещание к десяти часам, а в Институте востоковедения никто раньше одиннадцати и не приходил. Как-то утром на совещание из всего коллектива явился только один сотрудник, самый молодой. Но директор никого не наказал. Это был повод для воспитательной работы:

— Если я что-то говорю, это должно быть сделано…