– Я даже не видел его… – растерянно произнес Петер.

– Ты можешь пойти с нами, увидеть и поговорить. Но если не хочешь выбирать этот путь – лучше не вступай на него.

Я не думал, что он решит сразу. И то, что он сказал, меня поразило:

– Второй день я не могу понять, почему именно на меня снизошло чудо исцеления. Я… я ведь не праведник, и не раскаявшийся грешник, я самый обычный человек. Я сказал Илоне, что должен совершить паломничество в Иудею, чтобы понять себя. Теперь я знаю, почему я должен идти с вами.

Бывает так, что в запальчивости люди говорят высокие слова, а через минуту уже в них раскаиваются. Даже если речь идет всего-то о пожертвовании на храм или благодарственном посте. Но в голосе Петера была настоящая убежденность. Не минутный порыв, а твердое решение.

– Мы будем рады тебе, Петер, – сказал я.

Вышли мы через парадное, поскольку за черным ходом тоже велось наблюдение.

Я шел впереди. Иудеем я уже не был. Скорее, местным сумасшедшим, одевшимся по моде начала века. В узких брюках, помилованных молью по причине нестерпимого запаха нафталина, в длиннополом сюртуке, галстуке-бабочке, черных остроносых ботинках. Изящная шляпа, на чей счет я немного сомневался – мужская ли она, дополняла гардероб.

Под руку со мной шла Хелен. Ее-то одежда в глаза не слишком бросалась – есть такая особенность, что очень старая женская одежда кажется, напротив, модной. Разве что зонтик, перекинутый через локоть, могла бы носить и матушка Хелен.

Луиза и Антуан, следовавшие за нами, щеголяли нарядами, созданными в другую эпоху. Одно лишь пышное жабо, из которого торчала тощая шея Антуана, чего стоило! Позаимствовал он и шпагу, принадлежавшую, наверное, прадедушке баронессы. Причем шпага была старинная, из отличной стали, искусной испанской работы… у меня глаза загорелись при одном взгляде на нее. Раньше бы, украв такую, я месяц жил безбедно…

Петер был в ливрее лакея. И шел он следом за нами, неся на вытянутых руках поднос с бокалами, бутылью шампанского и дымящейся сигарой в пепельнице.

У парня, что следил из окна за парадным, при нашем появлении отвисла челюсть.

Церемонно раскланиваясь со встречными, немало потешавшимися при виде нас, мы подошли к двуколке. Возчик аккуратно сложил свою газету и лишь после этого оцепенел на козлах.

– Поедем, милейший, – сказал я.

Несколько мгновений возчик боролся с желанием вытянуть лошадь вожжами да и смыться подальше. Но любопытство победило.

Мы загрузились в экипаж: мы с Хелен спиной к движению, Антуан и Луиза – лицом, а Петер вообще уселся на пол между нами, крепко сжимая поднос. Антуан разлил шампанское, все взяли бокалы, а я еще и сигару. Выпустил клуб дыма и велел:

– Трогай!

Прием это старый, но действенный. Если уж никак не удается уйти тихо и незаметно, так уходи шумно! С песней, с цветами в петлице, с медной трубой в руках, с птицей-попугаем на плече, с тявкающим из кармана щенком. Чем нелепее – тем лучше. Пусть ломают себе головы соглядатаи, ища смысл в том, где смысла нет и не было. Любая заминка, любая несуразица идут на пользу.

Едва двуколка завернула за угол, как я остановил возницу. На наше счастье, район был не слишком-то людный, редкие прохожие таращились, смеялись, но столпотворения зевак не возникло.