У нас не изучают русского орнамента. Собрания вышивок и других узоров находятся пока закрытыми для большой публики. Масса молодых людей, желающих быть художниками, изучает этот русский стиль по художникам же.

Пока самыми типичными представителями русского орнамента считались украшения старых церковных книг, как-то: заглавные листы, заставки, концовки и заглавные буквы, — в сущности, наименее самостоятельные и наиболее заимствованные составные части национального орнаментального творчества. Да и тут художники, ничтоже сумняшеся, на один и тот же орнаментный рисунок ставят орнамент XII и XVII веков, будто бы все, что было до Петра, было что-то общее "старорусское".

Несомненно, будущие составители истории русского орнамента, если это не будут сухие классификаторы и регистраторы, откроют целые законы народного узора, и какое упоение для русского орнаментиста будет видеть собранный вместе весь этот чудный сад, наполненный неведомыми древами и самыми невероятными птицами и зверьем.

Задача будущих этнографических музеев такова, чтобы ничто там не было скрыто, чтобы легкие и сравнительно небольшие узоры не загромождались громоздкими ткацкими станками, валенками и лаптями и чтобы художники там были первыми и желанными гостями, чтобы перед ними распахивались настежь все дверцы музейских шкапов, так как художники являются толкователями скрытой красы множества народных произведений, которые не бросаются в глаза публике с ее первого взгляда.

Необходима возможно широкая пропаганда народного узора во всех художественных органах (которых, кстати сказать, у нас поразительно мало) как дорогих, так и дешевых, чтобы и глухая провинция с удивлением увидала, что все брошенное, старое, оказывается не смешно, а прекрасно и что новые еще не виданные мотивы суть дети тех же брошенных, старых, дети, ушедшие еще далее вперед, чем их родители, но все же несомненные дети.

Сердечно жаль тех кустарей, которые иногда смутно чуя нарождающуюся потребность в вещах русского стиля, очевидно, работают с завязанными глазами, без серьезного художественного руководства, пользуясь какими-то случайными и крайне скудными сырыми материалами, а подчас, подражая другому предмету, сработанному в "русском стиле".

Итак, будем те же копаться в старых тряпках, на которых истлевшими нитками начертаны старинные узоры, в полусгнивших набоечных досках, во всем старом, обратившемся в прах и пепел, и попробуем поверить, что из этого пепла вылетит обновленная птица Феникс.

Декабрь. 1904 г.

"Мир искусства", 1904, № 11, стр. 303—318.

Статья иллюстрировалась снимками, сделанными Билибиным во время его поездок.

<. . .> Можно было бы еще много сказать о русском костюме, но это было бы предметом специального исследования, и поэтому в заключение — лишь несколько слов о красоте его. Был ли красив этот костюм? Он был великолепен. Бывает красота движения и красота покоя. Русский костюм — костюм покоя.

Взять хотя бы русский танец. Мужчина пляшет, как бес, отхватывая головокружительные по быстроте коленца, лишь бы сломить величавое спокойствие центра танца — женщины, а она почти стоит на месте, в своем красивом наряде покоя, лишь слегка поводя плечами.