Зависнув, смотрю на девчонку.

— Товарищ капитан, я вандала поймал, — ведёт за руку летёха раскрасневшуюся Аришу.

— Не понял.

— Дочка твоя красным лаком манекену ногти покрасила и лицо! Чего делать то? Он теперь с улицы не на мента похож, а на индейца.

— Мать твою… — изображаю фейспалм. — Арина!

Но Арина уже ничего не слышит. Из её пальчиков вываливается сумочка, она, застыв как суслик, смотрит распахнутыми глазами на эту "розовую" девку за решёткой. И до меня доходит, что образ у неё тоже совпал. Но в отличии от меня она была слишком маленькой, чтобы увидеть сейчас разницу с оригиналом. Ещё и в сумерках обезьянника.

Звездец случился раньше и немного другого плана.

Подхватываю её на руки и быстро несу на улицу.

Хоть бы пронесло! Хоть бы пронесло! Молюсь тихо.

Ставлю её на снег. Она неожиданно срывается в сторону крыльца. Ловлю.

— Нет!

— Там мама была! Мама! — начинает рыдать она и драться. — Мама была! Пусти!

Ааа!!!

Жесть!

Не пронесло…

Ася

В полицию я попала первый раз. Ужасное место… Не то, чтобы я ожидала, что здесь хорошо. Для меня это в принципе неожиданно.

Ничего не соображая, грею руки на горячей трубе, идущей вверх от крошечной батареи. Левая, половина лица ноет, губа щиплет. Голова кружится.

В камере от лавочки пахнет отвратительно, и я боюсь присесть. Или это ещё не камера? Обезьянник, кажется. Он отгорожен только стальной решёткой. Расфокусированным взглядом слежу за мужчинами.

Я здесь, а они там совершенно спокойно пьют чай, шутят, кидают друг другу мандарины, и один даже развешивает новогодний календарь на стене на следующий год. Праздник у них… На меня никто не обращает внимания.

Сердце колотится, в животе тугой ком.

Что со мной будет? Заступить некому. Даже искать сразу никто не станет.

Один из них бросает на меня, взгляд.

— Куда девку-то эту девать?

Не дыша прислушиваюсь к разговору.

— Заявление есть? Есть. Значит, в СИЗО.

— Умный что ли сильно, Петренко? В СИЗО дорогу завалило лавиной. Не проехать, не пройти. Снегопад пятый день. Там аварийка с обеда гребёт. Работы не на один день.

— Питбуль от Лобова по её душу приехать должен. Показания взять. Вот пусть и решает, что с ней делать. Мы долго держать не можем. Не голодом же её морить? Там сейчас битком камера набьется «обильно празднующими».

— Я б вообще ей премию дал, — понижает голос один из них.

— Да уж… Полкан Тихонов, хоть и зверь был, но хотя бы честный. А Лобов тварь ещё та. Подставит, глазом не моргнёт.

— Питбуль то её по-любому засадит, ему только след дай! Любого раскатает. А эту овечку… Пф!

— Вы особо-то не базарьте, — одергивает их пожилой. — Особенно при Питбуле. Лобова ж человек. Да и вообще, давайте, в патруль. Нечего прохлаждаться.

На каблуках стоять уже болят ноги. Вырядилась, дурочка. Думала, после работы в кино схожу. Там сказка новогодняя… А Лобов этот… Сволочь!

Закутавшись в шубку, по стене сползаю вниз, садясь на корточки. Колготки на одной коленке порваны. Вниз и вверх идут крупные стрелки.

Питбуль…

Человек Лобова.

Из глаз капают опять слезы. Тушь щиплет глаза. Закрываю их. Спать хочется. Но ещё больше хочется домой!