– Не будет никакого убийства. Лиза, не мешай мне.

– Ты же сказал, что я могу звонить каждые пять минут! Пять минут уж давно прошли.

– Я ошибся, – сказал Белоключевский нетерпеливо. – Не надо каждые пять. Давай каждые десять.

Оскорбившись, она нажала кнопку, поплелась к окну и села на подоконник.

Не хочет с ней разговаривать, и не надо. Не нужна она ему, и не надо. Вот сейчас она уедет в Москву, к Дуньке, и они вдвоем напьются, зарыдают, а потом начнут утешать друг друга, и вдвоем им будет не страшно, и наплевать им станет на всех мужиков, существующих в природе.

Неизвестно, сколько она сидела на подоконнике в темной комнате – свет горел только в ванной, жалея себя, проклиная судьбину и вздрагивая от каждого шороха.

Щелкало отопление, и под полом, кажется, что-то скреблось. Может, мыши завелись? Отец часто гремел, что в «этом доме он работает кошкой» – то есть расставляет кругом «гуманные» мышеловки. Не «гуманные» Лизой были запрещены, потому что ей жалко было мышей. Пойманную мышь, которая возилась в пластмассовом контейнере, Лиза несла в отставленной руке на помойку, морщась от ужаса и брезгливости, и там, отвернувшись в сторону, вытряхивала, надеясь, что на помойке мыши понравится больше, чем в ее доме, и что она не найдет дороги назад.

Впрочем, Лиза подозревала, что мыши все-таки ее находят, дорогу домой, в смысле!..

Они сидела, качала ногой, думала о мышах, Белоключевском и о том, что бы такое подарить ему на Двадцать третье февраля и еще на День святого Валентина, если они доживут, конечно. И еще думала о том, как бы распутать весь этот чудовищный клубок, который закрутился в тот миг, когда она нашла в своем гараже труп своей сотрудницы. И тут под соснами. мелькнула тень.

Это была совершенно отчетливая тень, и Лиза моментально соскочила с подоконника, пригнулась так, чтобы ее не было видно, хотя понимала, что ее невозможно разглядеть в темной комнате, но страх, животный, глубокий, как колодец, оказался сильнее.

Страх и паника.

Показалось?

Она точно знала, что ничего ей не показалось. Ей никогда и ничего не казалось!

Тень мелькнула вдалеке – фонарь горел так, что тень могла появиться только со стороны соседского участка.

А потом фонарь погас.

Лиза на четвереньках, словно под прицельным обстрелом, подползла к столу, схватила телефон и нажала повторный вызов.

Би-ип, сказал телефон. Би-ип. Би-ип.

– Дима! – прошептала Лиза в трубку. – Дима, это я! Дима, мне страшно!

Трубка только равномерно гудела.

Кажется, даже спасенные мыши затихли под полом.

Она нажала еще раз, и опять никто не ответил.

Лиза заползла под стол и оттуда тихонько заскулила.

Тикали равнодушные часы. Капала равнодушная вода.

Лиза вытерла со лба пот. По правилам, он должен быть холодным, но был он почему-то очень горячим, как кровь.

Кровь.

Если его застрелят, крови будет много. Почему-то Лизе представлялась кровь на белом снегу – протаявшая от крови Белоключевского ямка. Протаявшая до самой земли, на которой весной должна вырасти трава – зеленая, слабенькая, полная надежды.

Что она станет делать, если увидит его кровь и его самого – мертвого? Как она останется тут без него?