Еще одной странностью было то, что она никому не позволяла уменьшать собственное имя. Все звали ее Марией – и никак иначе. Смешно – совсем как я, только мне, наоборот, нравился укороченно-иностранный вариант. Разговорившись однажды вечером после ужина, мы выяснили, что слушаем одну и ту же музыку, читаем одних авторов, любим сыр и все, что из него делается. Даже в детских воспоминаниях проскальзывало что-то общее, детали, поступки. Это будоражило нас обеих, заставляло внимательнее присматриваться друг к другу, подмечать все новые общие черты. При совершенной внешней непохожести внутри мы были одинаковы. Даже не так – внутри мы одно целое, и рядом с ней я и чувствовала себя цельным человеком – не половинкой кого-то.

Рассказала мне Мария и о своем поклоннике, некоем Косте – лидере армянской диаспоры их города. Этот Костя, кстати, несколько раз звонил ей, но Мария держалась сухо, чуть отстраненно, и мне даже стало жаль его – наверное, человек страдает, натыкаясь на такую стену равнодушия.

Я тоже очень хотела рассказать ей об Алексе – но что-то удерживало меня. И я даже понимала, что именно. Боялась, что Мария не поверит, потому что нормальному человеку трудно поверить в реальность происходившего. И я промолчала.

На гала-концерте Мария с Иваном показали постановочное танго на очень известную песню «В Гарлеме». Более оригинального номера я не видела, пожалуй, никогда. Оба в черном, с гладко прилизанными волосами, стройные и гибкие, они продемонстрировали такую бешеную страсть и энергетику, что зрители в конце номера взвыли от восторга и заставили повторить еще раз. Убегая, Мария сняла мужскую шляпу и помахала мне. Мое сердце и так было готово выскочить из груди, а тут еще и это. Я не знаю, чем уж так зацепила меня эта рыжая колючка с отвратительным характером, но любое ее внимание ко мне было просто подарком. Сегодня же я почему-то пожалела, что рядом нет Алекса – ему она точно понравилась бы.

Алекс пробыл со мной долго – пару дней, до тех пор, пока меня не выписали из больницы, и потом еще дома, пока я окончательно не встала на ноги. Он не выпускал меня из квартиры, запрещал подходить к окну и выходить на балкон. Мне эти меры предосторожности казались смешными и какими-то киношно-гангстерскими, но умом я понимала, что Алекс – не тот человек, который станет шутить. Я рассказала ему все, но оказалось, что он и сам знал – скандал с «Золотой улицей» подробно смаковался в Интернете и во всех мало-мальски известных финансово-экономических СМИ.

– Что мне делать? Ведь тот, кто выдвинул условия, непременно возникнет еще раз. – Я сидела на кровати, по-турецки поджав ноги, и ела дыню, заливая руки ароматным соком.

Алекс лежал у меня в ногах, закинув за голову руки, и, глядя в потолок, о чем-то думал. Казалось, что вопроса он не расслышал.

– Ты ешь-ешь, – рассеянно пробормотал он.

– Не могу больше, – простонала я, вытирая руки полотенцем. – Слушай, а мы долго будем вот так взаперти сидеть?

– Сколько надо – столько и будем, – отрезал он, по-прежнему не глядя на меня. – И так наворотила тут, еще хочешь?