– Кто-то же должен о тебе позаботиться, моя курочка.

Господин Клаварош установил мешок на изящнейшем столике и стал добывать оттуда провиант, бормоча: «нет, не кухня герцога Беррийского, нет, не версальские повара, увы, нет…»

– Только не вы, обманщик и вор, - сказала музыкантша.

Бывший мортус выложил на клавикорды, прямо на клавиши, здоровую краюху хлеба и пару яблок. Добавил кривой брусок, тщательно завернутый в холщевую тряпочку.

– Ешь, моя красавица, - сказал он. - Жизнь еще не кончена. И причешись.

– Вы украли это? - спосила она.

– Нет, ЭТО я купил.

– Где, у кого? Вы опять лжете! - она смахнула еду с клавиш, яблоки покатились, проскакали по ступеням и остановились у ножек огромного кресла.

– Ничуть, моя курочка. Нужно знать места, где всегда продадут мешочек червивой крупы и гнилую луковицу за золотой империал.

– Откуда у вас золотой империал? - возмутилась она. - Оставьте меня, господин Клаварош. Довольно того, что я терплю вас в этом доме…

– В этом пустом доме, где ты без меня была бы беззащитна, как овечка в ночном лесу.

– В этом благородном доме, который вы превратили в воровской притон!

– Я бы не стал называть благородным этот дом - дом, где жили обманщики и предатели. Ешь, Тереза. И не думай, что тебе так легко и просто удастся умереть под звуки клавикордов. Как бы ты этого не хотела, моя птичка… Смерть не так приятна, как соната господина Скарлатти.

– Душа моя умерла.

– Ну, повтори это еще раз, если так тебе будет легче.

Клаварош выложил на клавикорды еще какие-то свертки и стал искать место для бутылки. Наконец поставил ее на пол у ножки клавикордов, подхватил мешок с балахоном, повернулся и ушел.

Тереза подумала и самой себе сказала: «Нет!»

Более того - вслух она это сказала.

Клаварош лгал - она не ела уже вторые сутки и чувствовала себя прекрасно. Господь вознамерился послать ей легкую смерть. За это она благодарна… Сперва придет слабость, потом придет сон, и - все…

Главное - не поддаться искушению.

Жизнь кончена, сказала себе Тереза, главное - уйти достойно, до последней минуты пребывая в музыке. Конечно, настанет миг, когда слабость не позволит продолжать игру, но тогда останутся молитвы. Молитвам ее учили в детстве, вот только тут, в Москве, не так уж часто выпадало обратиться к Богу с искренней и горячей мольбой. Жизнь была суетлива, старшая сестра, Мариэтта, которая привезла ее сюда, не слишком следила за ее воспитанием, учила лишь музыке - но учила на совесть. И Тереза училась на совесть, и тогда лишь была счастлива, когда привозили из Вены или из Парижа новые ноты, и они с сестрой в четыре руки разбирали их.

Удачной словесной фразе она всегда предпочитала удачную музыкальную фразу - слова выражали всего лишь движение ума, и то - не полностью, а музыка могла полностью выразить всякое движение души, Мариэтта однажды даже сказала «мысль души», и тут же стало ясно - такими мыслями должны обмениваться на небесах ангелы.

Скоро Тереза в этом убедится… если так - все хорошо, все замечательно, она просто вернется туда, где все говорят на ее языке… И Мариэтта…