— Я все понял.

И вдруг схватил меня за горло и впечатал в стекло. Неожиданно подняв и усадив на подоконник болезненным рывком, заставившим закашляться и втянуть судорожно воздух. Глаза уже не горели голодом, они сжигали меня адской яростью.

— Пусть так. Пусть это будет только твое тело. Мне насрать на твою душу, к дьяволу ее. И сердце к такой-то матери. Потому что его там, наверное, уже давно нет. Но я был первым и буду последним, кто тебя трахал. Запомни это хорошо раз и навсегда. Никто к тебе больше не прикоснется, даже если ты мне надоешь. Никуда я тебя не отпущу — разве что на тот свет. Из моего дома ты уйдешь только в гробу, Дарина.

Я задыхалась от его хватки и пыталась разжать его пальцы, но это было бесполезно. И мне стало по-настоящему страшно — на меня смотрели глаза психопата, невменяемый взгляд, дикий. Ни одного сомнения в серьезности сказанных им жутких слов у меня не возникло.

— Значит, вот так ты удерживал меня рядом с собой — под страхом смерти?

Прохрипела ему в лицо.

— Ты готова была умереть, лишь бы не оказаться вне досягаемости моего дыхания… и судя по всему, ты таки умерла. Та ты. Ее больше нет. Но я настолько одержим тобой, малыш, что я согласен даже на суррогат. Согласен, дьявол тебя раздери, Даринааа.

Прислонился лбом к моему лбу и разжал пальцы.

— Поехали домой. Вечеринка окончена.

Человек всегда становится пленником своей собственной мечты, а не чужой.

Эрих Мария Ремарк

После того, что произошло в клубе, Максим со мной не разговаривал, он снова исчез или делал все, чтобы не пересекаться со мной. А у меня все внутри перевернулось, я уже не могла думать о нас с ним спокойно. Он ворвался в мое лично пространство и спалил его дотла, разнес на кусочки и показал, что моя дистанция не значит ровным счетом ничего. Я могу сколько угодно его презирать, делать вид, что между нами ничего нет, но мы не чужие, и мое тело помнит каждое его прикосновение. Помнит до такой степени, что я сама себя не узнавала, ту самку, в которую он меня превратил всего лишь за один вечер. И как прежде уже не будет, я не могу сказать, что между нами ничего нет… есть, еще как есть. Какая-то невидимая и стальная проволока, на которой я вишу, как на поводке, или рыбацкий ржавый крюк, я насадилась на него и уже не могу вырваться.

Всю ночь я потом рассматривала свое обручальное кольцо, надевала и снимала, крутила в пальцах. Такое потертое изнутри, я, видно, его не снимала. И самое странное, что мне его не хватало. Словно я привыкла к нему, и теперь, когда оно вернулось на место, мне стало комфортно. Я даже поймала себя на том, что непроизвольно прокручиваю его вокруг пальца, уверена, я и раньше делала то же самое. Как же все сложно, как же все запутанно. Ведь не может человек настолько притворяться, и я не могла… если я, и правда, любила его. А он? Он меня любил? Моя голова болела и раскалывалась на части от всех этих мыслей. От всех слов, что Максим говорил мне… разве человек может так лгать? Меня начали одолевать сомнения… первые. Очень зыбкие. Я сама боялась каждой такой мысли, меня пугало, что я могу ошибиться, и он причинит мне боль… я почему-то каким-то десятым чувством знала, что Макс Воронов умеет делать больно настолько профессионально, что я могу не оправиться от болевого шока. Ведь любить такого человекам безумно страшно. И меня тянет к нему, тянет как магнитом, как будто вот тот самый крюк дергается кверху и вырывает меня из моего привычного мира.