— А можно не показывать? Я не хочу пока что ничего рассматривать. Я не готова.

Снова почувствовала, как жжет меня своим невыносимым взглядом.

— Как же тебя качественно обработали, что каждая секунда со мной превращается для тебя в пытку. А раньше ты говорила, что дышать без меня не можешь…

Его голос дрогнул, а я стиснула пальцы между собой до хруста. Он лжет. Я не могла ему такое говорить. Не могла. Но и сказать этого вслух не смогла, я не знала его реакции. Я ее боялась.

— Можешь ничего не говорить. В отличие от тебя, я прекрасно знаю, о чем ты думаешь. И перестань дрожать. Никто тебя здесь не обидит.

Прозвучало неубедительно… очень неубедительно после всего, что я видела там… после того, как видела себя саму на фото, утыканную трубками, с руками синими от гематом и следами пальцев на скулах и на горле. Содрогнулась от ужаса и даже не посмотрела на него.

Максим остановился напротив двери и толкнул ее от себя. Мы вошли в просторную спальню, и я на секунду замерла. Да. В этой комнате жил ребенок. Все с любовью обставлено светлой мебелью, на полках игрушки, шторы украшены рюшами, ковер с изображением героев мультфильмов. Почему-то здесь мой страх немного отступил. Я прошла внутрь и одернула шторы, впуская солнечный свет. На полке возле письменного стола стояли несколько фотографий в серебряных рамках. Я подошла ближе и взяла одну из них в руки. Со снимка на меня смотрела светловолосая малышка, очень похожая на меня саму. Сердце сжалось и пропустило несколько ударов, в нем что-то шевельнулось. Щемящее, нежное. Где-то вдалеке.

— Это Тая. Мы фотографировали ее в день рождения всего лишь год назад.

Я повернулась к Максу. О господи… это наш общий ребенок. Мы делили постель, мы зачали ребенка. Это похоже на кошмар. Или не делили? Возможно, он брал меня силой.

— Сколько ей?

— Два года.

Я поставила фото на место.

— Она скучает по тебе. Она очень маленькая и не может уснуть без тебя по ночам. Она спала с нами обычно в нашей постели. Посередине. Потом я уносил ее в детскую… чтобы… На хер, это не важно все.

Я дышала очень тяжело, он намеренно сказал все таким тоном, чтобы я почувствовала угрызения совести? Или мне кажется в его голосе горечь. Господи, кому верить? Что это за спектакли или испытания, и почему все это происходит со мной?

— Ты вернешь ее теперь домой?

— Ты увидишься с ней, когда будешь к этому готова. Не уверен, что сейчас это было бы к месту, судя по твоей реакции и на меня, и на наш дом.

— И кто определит, насколько я готова к встрече с моим ребенком? Ты?

— Да. Я.

— Я в этом даже не сомневаюсь. Теперь я хочу знать — кто я в этом доме? Хозяйка или…

— Хозяйка, если я не решу по-другому, ты всегда была и будешь в этом доме хозяйкой.

Можно было даже не сомневаться, что все зависит только от него и его решений. Впрочем, разве раньше было иначе? Одного не пойму, как я с этим мирилась?

— Я хочу уточнить. То есть я совершенно свободный человек и могу уходить, когда и куда хочу?

— Ты не можешь уходить, когда тебе вздумается, потому что это опасно. Ты можешь уйти с моего разрешения и с охраной.