— Тэбе чего, красавица?

— Откати, пожалуйста, тачку, я выеду.

— Твой машина, да?

— Ага, мой.

— Где покупала, а? Сколько отдала?

Таина не успела удовлетворить нормальное любопытство горца: задняя дверца пикапа приоткрылась, оттуда вытянулась длинная, как хобот, рука, ухватила девушку за рукав — и как-то ловко, не причинив боли, втащила в салон. От удивления Таина пискнула, как мышка. Дверца захлопнулась.

Рука принадлежала мужчине в кожаной куртке, с невнятным в полутьме лицом. Он забрал у нее сумочку и быстро, умело обшарил ее бока, спину, бедра, разве что не нырнул в заповедное место.

— Что же это такое? — спросила Таина. — Похищение, что ли?

Мужчина ответил надтреснутым, словно простуженным баритоном, без всякого акцента:

— Какая тебе разница, телочка. Сиди тихо — и останешься живой.

Володя Кныш сидел в офисе «Кентавра», а чувствовал себя так, будто очутился на Луне. Или в каком-то другом нездешнем измерении. Это странное чувство преследовало его всю неделю. Изменились очертания предметов, улицы города, лица знакомых людей. Все было то же самое, но узнавалось с трудом. Новое состояние было похоже на предутреннюю дрему, когда отдохнувшее за ночь тело, убаюканное истомными желаниями, сопротивляется возвращению в осточертевшую реальность. Кныш догадывался, что немного спятил. Причина тоже очевидна: рыжая принцесса.

Надо же было прожить двадцать шесть лет, воевать, подыхать в госпиталях, размышлять о смысле жизни, строить наполеоновские планы — и все лишь для того, чтобы однажды раствориться в женском естестве, как в штофе спирта.

Кныш не сомневался, что навалилось то, что люди называют любовью, но не жалел об этом. С его осунувшегося лица не сходила туманная усмешка, отпугивающая прохожих. О рыжей он знал теперь все, что может вообще знать один человек о другом. То есть немного больше, чем о самом себе. Она была существом не от мира сего. Ее земная хрупкость сравнима с зыбкостью вечернего света, и у Кныша замирало сердце при каждом прикосновении к ней. В томительной неге, когда лежали на жестком матрасе, переплетясь руками и ногами, она шепнула: «Как хорошо, как славно, мы можем вместе умереть… А то я все была одна да одна…»

От чудовищной нежности, пребывающей теперь в нем постоянно, он ослабел, поглупел, измучился — и подозревал, что если так пойдет и дальше, то им обоим недолго ждать загаданного принцессой события. Вечером она не пришла, но Кныш обнаружил это только под утро, словно она никуда и не уходила. Обнимал ее во сне, наговаривал какие-то нелепые признания, а когда, наконец, понял, что ее нет, ничуть не обеспокоился. Честно говоря, даже немного обрадовался: пусть отдохнет от него, от его настойчивой силы, от воспаленного дыхания, от ненасытного, не уменьшающегося ни во сне, ни наяву стремления погружаться в сладостную, мягкую, лишающую разума женскую глубину.

Из шизофренического плавания его вывел телефон. Звонил Миша Иваньков, сержант, дежуривший на выходе.

— Командир, к тебе посетитель… Пропустить?

— Кто такой?

— По личному делу говорит.