– Сегодня после обеда привезли пропан. – Кротов подошел ко мне и попытался приподнять меня с колен. – Уж не знаю, для каких целей, но привезли три баллона. Там, в складских помещениях, хранилось еще два баллона с кислородом. Отсюда такая бешеная вспышка.

– А почему взорвалось? – Я сидела истуканом, не реагируя на то, как он надрывается с моим обмякшим телом. – Кто взорвал? Кому это было нужно? Чушь какая! Кому нужна смерть такого безобидного потаскуна, как мой Незнамов?! Ежели только...

Откуда вдруг взялась в моих омертвевших членах такая сила, я не знаю. Но я подскочила пружиной, оттолкнув оторопевшего Николая Филипповича. Подлетела к Дашке, продолжавшей валяться на земле, и, приподняв ее голову за волосы, злобно заорала:

– Это ты!!! Ты убила его, сука?! Он ненавидел тебя!!!

– Он тебя ненавидел, – рыдала она в полный голос, суча ногами и обессиленно всплескивая руками, пытаясь вырваться. – Он хотел с тобой развестись! Это ты!!! Ты – убийца.

– Ах ты!!! – Опустив ее голову с силой оземь, я принялась хлестать ее по щекам, груди, животу, приговаривая: – Сука! Потаскуха! Я убью тебя!!! Убью!!!

Бедный Кротов не знал, что делать. Он наседкой метался вокруг нас, пытаясь разнять, но куда там! Мы сцепились и уже катались по траве, рыча и кусаясь, словно злобные волчицы. Одежда на нас трещала по швам. Подол моего сарафана задрался, Дашкина пижама превратилась в кучу лохмотьев, еле-еле прикрывавших ее наготу.

Представляю, что это было за зрелище!!! Две обезумевшие самки пытаются отстоять право на любовь человека, которого, возможно, уже не было в живых. Грязные ругательства, изрыгаемые нами, были под стать лексикону портовых грузчиков. Искры сыпались из глаз. Крики, вопли, переходящие в сип, и страстное желание удавить друг друга. Все это на фоне пурпурного ореола, сыпящего искрами в небо...

Думаю, что представление удалось на славу. Срежиссированное трагическим моментом, умело подсвеченное софитами пожарища, сыгранное обезумевшими от горя актерами, оно имело благодарных зрителей, многие из которых к окончанию сего действа даже прослезились.

Кто и когда оттащил Дашку, я не видела. Я валялась на боку на примятой траве, смотрела широко раскрытыми невидящими глазами на догорающую столовую и стонала. Крыша и стены давно обвалились, пожарище стало похожим на догорающий гигантский пионерский костер. В раннем детстве в пионерском лагере мы на таких углях любили печь картошку. Временами из этой огнедышащей лавы вырывалась вдруг струя пламени, но она быстро исчезала, словно обессилев от собственного вандализма. Кто-то (кажется, это был Кротов) опустился рядом со мной на колени, ухватил мою левую руку и принялся сильно растирать ее, время от времени похлопывая. Затем в его руках появился шприц. Мне сделали внутривенную инъекцию, и все... Больше я ничего не помнила.

Очнулась я на своей кровати, когда за окном радостно светило солнце. Ощущая яркий свет даже сквозь сомкнутые веки, я покрутила шеей. Все вроде бы было нормально. Голова ясная, мыслей никаких. Болезненных ощущений тоже. Я сжала и разжала кулаки, эффект тот же – все в порядке. Я с облегчением вздохнула и подумала, что с передозировками коньяка нужно завязывать, а вслух с легким смешком произнесла: