— Ты уверена, что хочешь этого?

— Абсолютно уверена, спасибо, Дуглас.

— И ты действительно полагаешь, что тебе следует его поощрять?

— Я не поощряю его, просто не хочу лицемерить. Только взгляни на него! Он с девушкой в Амстердаме, он так молод. Если честно, меня больше бы обеспокоило, если бы он не захотел это сделать.

— Однако совсем не обязательно это санкционировать.

— Каким образом я это санкционирую, Дуглас?

— Тем, что присоединяешься к ним!

— Я за ним присматриваю. А еще, если хочешь знать, мне самой хочется покурить.

— Вот как? В самом деле?

— Неужели это так странно? Неужели, Дуглас?

Кэт и Алби теперь внимательно за нами наблюдали.

— Отлично. Превосходно. Но если он бросит учебу, чтобы стать наркодилером, то в этом будешь виновата ты.

— Не станет он наркодилером.

— Что ж, оставляю тебя в покое.

— Тебе совсем не обязательно уходить.

— Мне кажется, без меня вы лучше повеселитесь.

— Как хочешь, — пожала она плечами, — увидимся позже.

А я опять подумал: «А знаешь, ты могла бы хоть раз попытаться меня уговорить».

Мы вернулись к ожидавшей парочке.

— Я ухожу, твоя мать остается.

Алби согнул руку в локте и, сжав кулак, дернул им вниз, прошипев: «Йессссс!» — это был для него лучший вариант из всех.

— Только не ешьте космическое печенье, — сказал я. — Туда дозу замешивают бесконтрольно.

— Правда. Мудрый совет, мистер Пи. — Кэт похлопала меня по руке. — Девиз всей жизни.

— Увидимся в отеле, может быть, за ужином. — Конни прижалась щекой к моей щеке, после чего они все вместе отправились в «Найс кафе».

Все настроение идти в дом Анны Франк пропало. Какой смысл это делать без Алби? И хотя Дом-музей Рембрандта передавал дух того времени и был очень познавательным, особенно в том, что касалось необычных технических средств и новаций семнадцатого века при создании гравюр, я осматривал все это рассеянно и кошки скребли на душе.

Потому что очень весело, не правда ли, очень круто сидеть в кафе и ловить кайф полдня в обществе мамочки! Как забавно, сколько потом будет воспоминаний! Но я-то хотел для сына другого — я хотел, чтобы у него были амбиции, мотивация и сила, и острый прозорливый ум. Я хотел, чтобы он смотрел на мир с любопытством и сознанием, а не с ужасным солипсизмом[34] и глупостью обкуренного наркомана. Не говоря уже о медицинских рисках, потере памяти, апатии и психозе, опасности пристраститься к сильным наркотикам; что это за идиотизм с необходимостью расслабиться? Я, например, не припомню, чтобы за всю свою жизнь когда-нибудь расслабился; вот так я устроен, и разве это плохо? Быть натянутым как струна, расторопным, осознавать опасность вокруг — почему бы этим не восхититься?

Таковы были мои мысли, пока я колесил туда и обратно вдоль восточных каналов города, более утилитарных и менее живописных, чем каналы Грахтенгорделя. Я не сомневался, что вся компания отлично проводит время, занимаясь самолоботомией в «Найс кафе». Я не сомневался, что они сейчас скачут на круглых полистироловых подушках в той идиотской духоте, едят банановый хлеб и хихикают над синим цветом или высмеивают этого забавного старого зануду и его страх перед всем новым. Но почему они не могут увидеть во мне сдержанность, не узколобость, не консерватизм или осторожность, а