Вернувшись в Балхем, я потратил целый вечер, распределяя обновленного меня по квартире, стараясь создать впечатление, что именно так я всегда и жил. Я расставил книги, разбросал половички. Я наполнил новую фруктовую вазу свежими фруктами, выбросил унылую пальму, засохшие суккуленты и заменил их цветами — свежесрезанными цветами! Тюльпанами, кажется, — и соорудил вазу из поллитровой конической колбы, которую уволок из лаборатории… дешево и в то же время забавно! Теперь, если — вот именно, если — она когда-нибудь переступит через порог моей квартиры, то по ошибке примет меня за кого-то другого: холостяка с хорошим вкусом и простыми потребностями, самодостаточного и уверенного, светского человека, у которого в доме пахнет деревьями и можно найти репродукцию Ван Гога и диванные подушки. В кинокомедиях иногда есть эпизод, в котором главный герой лихорадочно пытается выдать себя за другого человека, и в наступившем вечере было что-то от этого. Если парик слегка скособочился, а ус отклеился, если на фруктовой вазе остался ценник, если новый облик сидел плохо и держался на месте только с помощью липучек, что ж, я бы исправил, что смог.

И точно, инспекция началась наутро после успешного второго свидания. Готовя чай, я наблюдал через дверь, как Конни натянула старую футболку — о боже, какое зрелище! — взяла яблоко из вазы, внимательно его осмотрела и пошлепала по квартире, зажав яблоко зубами, она вытягивала конверты с пластинками, читала корешки книг, кассет и видео, рассматривала открытки, прилепленные с нарочитой небрежностью на пробковую доску для заметок, эстампы в рамках на стене.

— У тебя тут картина, на которой мужчина с задохнувшимся какаду.

— Джозеф Райт из Дерби! — прокричал я, словно это была викторина. — «Эксперимент с птицей в воздушном насосе».

— И ты действительно любишь Ван Гога! — прокричала она.

Неужели? А что, не следовало? Или это хорошо? Быть может, я перегнул палку с Ван Гогом? Мне казалось, Ван Гог нравится всем, но, может быть, как раз это и плохо? Я приклеил ус обратно.

— Я его обожаю! — в ответ прокричал я. — А ты?

— Я тоже. Однако не эту картину. — (В таком случае, Конни, я уберу ее.) — А еще у тебя полно Билли Джоэла.

— Ранние альбомы великолепны! — завопил я, но к тому времени, когда я принес в спальню чай — листовой «Эрл Грей» в простом белом фарфоре, молоко в новом кувшинчике, — она успела исчезнуть. Возможно, «Подсолнухи» заставили ее выпрыгнуть в окошко. Я услышал шум включенного душа и минут пятнадцать тупо простоял посреди комнаты с остывающим чаем на подносе, раздумывая, можно ли мне войти туда, заслужил ли я это право. Дело закончилось тем, что она открыла дверь ванной, закручивая вокруг себя новое полотенце, с мокрыми волосами, чисто вымытым лицом без всякой косметики. Возможно, она воспользовалась отшелушивающим лосьоном. В любом случае она была прекрасна. — Я приготовил тебе чай, — сказал я и протянул поднос.

— Я еще ни разу не видела, чтобы у мужчины было столько туалетных принадлежностей.

— Бывает.

— А знаешь, что самое странное? Все они абсолютно новые.