Пока меня мало знали на Святой горе, я, хорошо владея английским, представлялся монастырским архондаричным странствующим американцем. (Греческие архондаричные больше всего любят проповедовать именно им.) Выглядело это приблизительно так.

— Откуда вы, благословенный?

— Соединенные Штаты, Сан — Франциско, штат Калифорния.

— О! У нас там… то есть, у вас… наша, греческая диаспора, третья по влиятельности после еврейской и армянской. И как, процветает у вас святая православная вера?

— Процветает, как и все другие. В нашей стране ни одна вера не преобладает над другой, — таковы плоды истинной демократии.

— О!

— Подумайте, в нашем штате к власти пришел Арни, германский эмигрант. В какой стране возможно такое? Мы, в Калифорнии, верим, что когда‑нибудь наш Арни станет президентом.

— Вот только вы не забывайте, что родиной вашей великой демократии является наша Греция!

— Я и не забываю, мистер монах, поэтому я и здесь.

Да… Но Афон — страна маленькая и скоро все узнали, что я — болгарин. Какое‑то время я ещё пытался выдавать себя за американца болгарского происхождения, но вскоре и эта версия с треском провалилась, и отношение ко мне сразу поменялось: вулгарос есть вулгарос. Теперь меня встречают, примерно, так: «Опять этот Л ала объявился!»

Сегодня мне, видимо, придётся ночевать в вагончике, который стоит метрах в ста от дороги Дафни — Карьес. Я часто там ночую, если меня не пускают в монастыри. В Пантелеймоне, где я сегодня попросился на ночлег, оказалось, видите ли, много народу, хотя их огромный архондарик может вместить маленькую армию. В Ксиропотаме, куда я затем побрёл, архондаричный Савва напомнил мне, что я уже посещал их монастырь три недели назад и посоветовал прийти через неделю. Что ж, я не особенно переживал по поводу этих неудач, ведь неподалёку всегда есть пристанище для меня — пустующий вагончик садоводов.

Добравшись до него, я достал из сумки газаки [4] и вскипятил кружку чаю.

Но тут моё спокойствие было нарушено, — пришёл русский сиромаха Евгений, который с порога нагло заявил мне:

— Лала, ты должен уйти!

— Никуда я не пойду! — ответил я по-русски, который тоже неплохо знаю.

Евгений, тем временем, поставил свой грязный рюкзак на единственную койку.

— Ну, во — первых, Святая гора только для подвижников, таких, как я, а не для праздношатающихся бродяг, как ты, поэтому, как послушник Матери Божьей, я имею первенство в своих правах на этот вагончик.

Я возмутился:

— Ну, во — первых, Евгений, вагончик садоводов — ничейный, и я, между прочим, занял его первым и, по всем сиромашечьим правилам, я могу остаться здесь на ночлег.

— Если ты был бы сиромаха, Лала, тогда бы ты мог предъявлять претензии на вагон. Ну, а раз ты просто проходимец, я считаю — наш конфликт исчерпан.

Евгений сел на койку и стал снимать сапоги и портянки, распространяя вокруг соответствующие запахи. Я разозлился: что этот русский о себе возомнил?

— Это почему же — проходимец? А ты не проходимец?

— Я?! — Евгений вскочил и встал в угрожающую позу. — Лучше бы ты этого не говорил! Ты даже не православный! Давай-ка, иди отсюда, это моё законное место, я устал и хочу спать.