На домах расклеены машинописные «Памятки сборщикам дикорастущих съедобных растений и лекарственных трав».

В центральном гастрономе вывешены кулинарные рецепты: щи из подорожника, пюре из крапивы и щавеля, котлеты из ботвы, капустный шницель, биточки из лебеды…

— Ничего, — бодрится и подбадривает дядя Леша, — скоро перейдем на подножный корм. Самоснабжение. Представляете? Своя лебеда, крапива, свой щавель, всевозможная ботва.

— Первой ольха распустится, — тихо, мечтательно заговорил дядя Вася. — Красно-коричневые сережки…

— А их едят? — спросила деловито мама.

— Не знаю, Мария. Но чудо как хороши. Расцветут подснежники. Вылупятся из кожистых скорлупок мохнатые почки ивы.

— Пушистые как цыплята, — мечтательно вспомнила Таня.

Они сидели на кухне вчетвером, все Савичевы. Маскировочная штора была поднята, солнце врывалось в дом ярким теплом. Когда наводили порядок на улицах и в жилье, мама протерла стекла единственного уцелевшего в квартире окна.

— Вышла бы на свежий воздух, доча. На солнышке погрелась.

— Точно, — поддержал дядя Вася. — Поплелись, дружок? Может, в последний раз.

— Что ты такое говоришь, Василий! — мама выразительно показала глазами на Таню.

— Точно. Извини, Мария. Извините, — сразу пошел на попятную дядя Вася.

С крыш и карнизов свисали опрокинутые свечи сосулек. Хрустально сверкали, истончались капелью. Замусоренные остатки слежавшегося снега в темных закутках прятались от солнца. В опавших вдоль ограждения у разбомбленных домов сугробах вытаивали ноздреватые кратеры. Из промоин струилась вода, собираясь в первые весенние ручьи.

— Чудо как хорошо! — Дядя Вася восторгался всяким проявлением красоты и непобедимости жизни. — Посмотри, дружок.

Они шли мимо Румянцевского сада, медленно, с остановками. Дядя Вася дышал часто и прерывисто, тяжело опираясь на палку. Он и до войны не был худым, но теперь полнота его вызывала в памяти Леку, каким того видели в последний приход домой.

Дядя Вася показал запухшими глазами на подсыхающую прогалину. Там настойчиво и дерзко пробивались зеленые иголки травы.

— Смотри, дружок… Чудо…

— Отдохнем, — сказала Таня. Сердце защемило недоброе предчувствие, но что она, девочка, даже взрослая блокадная девочка могла сделать для любимого дяди. — Ты же сам учил: все надо делать медленно, не торопясь.

— Точно, — дядя Вася обеими руками уперся в палку. — Пить, есть надо обязательно медленно, тогда возникает ощущение полной сытости.

Так и было на самом деле. Возникало. Не надолго только…

Сфинксы жмурились от апрельского солнца.

— Это еще что и… откуда? — в два приема спросил дядя Вася, мохнатые брови его шевельнулись.

— «Сфинкс из древних Фив в Египте перевезен в град Святого Петра…» — начала Таня. Голос пресекся, и она по-сиротски приткнулась к дяде.

Он перенес тяжесть тела на одну сторону, высвободил левую руку и мягко опустил на Танину голову.

Они постояли так, прижавшись, без слов, преисполненные любви и нежности друг к другу.

— Поплелись?

Не в даль, по набережной. Домой, обратно. Хватило бы духу вернуться…

— Поплелись, — неохотно подчинилась Таня.