Сборы мои на «Красин» в Москве волей-неволей должны были уложиться в шесть часов. Немудрено, что те несколько часов, которые я имел в Ленинграде между прибытием из Москвы и отправлением на борт «Красина», мне пришлось, высунув язык, носиться по городу в поисках вещей, которые были необходимы для полярной экспедиции, в роде меховых рукавиц, шапки, мехового кожаного пальто и теплого белья. К сожалению, в том учреждении, которое секретарь экспедиции называл почему-то «универмагом» ЛСПО, ничего этого не оказалось, так как, по словам продавцов, «летом теплыми вещами не торгуют»…

Добраться до Гутуевского Ковша (около входа в порт) и Угольной гавани, где стоит «Красин», оказалось не так-то просто. Лишь благодаря содействию командира порта, после 2½ часов ожидания на берегу, компания будущих «красинцев» попала в Угольную гавань, где у стенки, около черной громады «Красина», сгрудились баржи, катера, буксиры и шлюпки. Если не особенно трудно налегке попасть с катера на «Красина», пользуясь парой узеньких сходней, переброшенных через люки угольных барж, и веревочным штормтрапом, то проделать это с чемоданами оказалось прямо невозможно. Не имея привычки лазить по вертикальным трапам с чемоданом за спиной и с мешком в каждой руке, после нескольких попыток и падений на палубу, полную угля, я должен был отказаться от этого способа сообщения и, улучив минуту, вместе со всем своим имуществом залез в огромную железную бадью, в которой на палубу «Красина» поднималась лебедкой куча желтых кругов швейцарского сыра. К сожалению, как оказалось, эти сыры ехали вовсе не на палубу, а были опущены в глубокий черный трюм, где грузчики встретили меня далеко не так любезно, как я рассчитывал быть встреченным на «Красине». Снова при помощи «конца» (каната) пришлось мне извлекать мои злополучные чемоданы из трюма на палубу.

Если вы думаете, что «Красин» представлял собой нарядное, вычищенное судно, на котором сверкают медные части и блестит «надраенная» (начищенная) палуба, то вы жестоко ошибаетесь: горы, ящиков, мешков, бочек, рогожных тюков, сотни буханок хлеба — все это сплошь заваливало покрытую толстым слоем угольной пыли палубу. В лабиринте этих нагромождений тыкались люди команды с усталыми, бледными лицами и с трудом протискивались какие-то совершенно некорабельного вида люди, — вероятно, такие же пассажиры, как и я. Однако пассажирами мы оставались недолго. Едва успел я протиснуться в первый попавшийся люк и спуститься по трапу в кают-компанию, как должен был превратиться в грузчика, облаченного в рабочую блузу и огромные брезентовые рукавицы.

Я никогда не думал, что искусство погрузки так сложно и что так тонко нужно изучить момент, когда следует крикнуть лебедочному машинисту «вира» или «майна»[1]), чтобы не рисковать быть раздавленным болтающейся в воздухе двадцатипудовой бочкой или связкой огромных бревен.

Прошло несколько часов, прежде чем я, несколько освоившись с обстановкой и улучив минуту, когда приставленный к нам боцман завозился с каким-то запутавшимся концом, удрал в кают-компанию в попытке разыскать хоть кусочек подходящего места для отдыха. Однако и это оказалось не так просто. Только путем раздвигания нескольких тел, бессильно приткнувшихся в углу на диване, мне удалось очистить себе местечко. Одно из этих тел зашевелилось, и сразу, без всяких предисловий, обладатель форменной морской фуражки и летного значка на рукаве вступил со мною в беседу о том, как тяжело снаряжать экспедицию в такой короткий срок, когда нет нужных средств под рукой, когда нужно давать лучших людей и выбирать лучшую машину…