Он пошел дальше вверх по склону. И в самом конце его, уже совсем рядом со скальным утесом Изандлваны, нашел отца.

Их там было четверо, последняя четверка: Уайт Кортни, Тим Хоуп-Браун, Ганс и Найл Эразмы. Они лежали почти вплотную. Уайт лежал на спине, раскинув в стороны руки; птицы расклевали его лицо до самой кости, но борода осталась, от ветра она легко шевелилась на груди. И мухи – зеленые, с металлическим отливом мухи роились в распахнутой полости вскрытого живота.

Шон сел рядом с отцом. Подобрал лежащую рядом фетровую шляпу и накрыл ею изуродованное лицо. На шляпе все еще оставалась желто-зеленая шелковая кокарда, странно веселенькая среди множества трупов. Назойливо и зловеще жужжали мухи, многие садились на лицо и на губы Шона, и он отбивался от них как мог.

– Ты знаешь этого человека? – спросил подошедший Мбежане.

– Это мой отец, – ответил Шон, не поднимая головы.

– Значит, и ты тоже. – В голосе Мбежане звучало сочувствие и понимание. Он повернулся и оставил отца с сыном наедине.

«У меня ничего не осталось», – сказал однажды Мбежане. Теперь и у Шона ничего не осталось. В груди было пусто: ни злости, ни печали, ни боли… даже реальность воспринималась с трудом. Глядя на этот изуродованный труп, Шон никак не мог заставить себя поверить, что это был живой человек. Одно только мясо, а человек куда-то ушел.

Чуть позже вернулся Мбежане. Он отрезал от фургона, чудом уцелевшего в огне, большой кусок брезента, и они вдвоем завернули в него Уайта. Выкопали могилу – каменистая, глинистая почва поддавалась тяжело. Тело Уайта опустили в могилу с раскинутыми в стороны под холстом руками – rigor mortis[20], – Шон не смог заставить себя ломать ему кости, чтобы уложить руки как следует. Осторожно засыпав яму землей, положили сверху кучку обломков скалы. Постояли у изголовья могилы.

– Ну, папа… – Голос Шона прозвучал неестественно. Он никак не мог поверить в то, что разговаривает с отцом. – Ну, папа… – снова начал он, неловко выговаривая слова. – Спасибо тебе за все, что ты для меня сделал…

Он замолчал, прокашлялся.

– Думаю, ты не сомневаешься, что я присмотрю за мамой и за фермой… все свои силы… и за Гарриком тоже.

Он снова умолк и посмотрел на Мбежане:

– Говорить больше нечего. – Голос его звучал удивленно, почти с болью.

– Да, – согласился его спутник. – Все уже сказано.

Шон постоял еще несколько минут, отчаянно пытаясь преодолеть чувство чудовищности и громадности смерти, абсолютной бесповоротности ее. Потом повернулся и двинулся в путь, в сторону Тугелы. Мбежане шагал почти рядом, приотстав только на шаг.

«Когда дойдем до реки, будет уже темно», – подумал Шон. Он очень устал и хромал, наступая на натертую, покрытую волдырями пятку.

– Не намного дальше, – сказал Деннис Петерсен.

– Ну да, – проворчал Шон.

Его раздражало, когда кто-то начинает утверждать и без того очевидное; выходишь из Махобос-Клуф, и Бабуинов ручей у тебя слева, рядом с дорогой, и оттуда до Ледибурга пять миль. Как и сказал Деннис: дальше, но не намного.

Деннис закашлялся от пыли.

– Первая кружка пива у меня в горле закипит, – сказал он.