Пуля врезалась ему в лоб, просверлила лобную кость, рассекла и взрыхлила мозг и остановилась внутри, у костяного затылка. Градобоев качался, раскрыв руки, словно собираясь взлететь, а потом перегнулся чрез перила и рухнул на тротуар.

Толпа взвыла. Раздался женский визг. Елена видела, как тяжело падает Градобоев, ударяется с глухим стуком о землю. Вокруг него открылась пустота, блестящий от дождя асфальт, на котором лежало его большое распростертое тело.

Елена тихо ахнула, выбралась из толпы и, забыв, где оставила машину, пошла, заторопилась, слепо побежала среди размытых огней, размахивая сумочкой, не замечая, что кричит и рыдает.

Она кружила по переулкам, пробираясь к набережной. Бежала вдоль забора, отделявшего какую-то стройку. Ей навстречу попался человек. Сначала колыхнулся, уступая дорогу, а потом кинулся, вырвал сумочку и, виляя, в черной робе и вязаной шапочке, бросился прочь. Елена устремилась за ним:

– Отдайте! Остановитесь! Что вы делаете!

Человек нырнул в щель забора. Елена скользнула за ним, увидела в свете высокого огня вырытый котлован, какие-то недвижные механизмы, вагончики. Из вагончиков ей навстречу выскочили люди – те же темные робы, шапочки, азиатские плоские лица. Набросились на Елену, стали тащить в вагончик. Она противилась, кричала. Удар в голову оглушил ее. Ее заволокли в вагончик, где горела тусклая лампа, стоял стол с объедками и бутылками, к стене был придвинут топчан. Ее стали валить, сдирать одежду. Она отбивалась, визжала. На голову ей накинули какую-то мокрую зловонную дерюгу, она задохнулась, сникла. Ее повалили на топчан, и она, захлебываясь, всасывая мокрый зловонный воздух, не сопротивлялась.

Ее насиловали, долго, становясь в очередь, жадно хрипя, произнося неведомые ей слова. Посмеивались, ударяли больно в живот и бедра. Она потеряла сознание, а когда очнулась, было тихо.

Она сволокла с головы дерюгу. Упрятала голые груди в обрывки одежды. Горела тусклая лампа, блестели на столе пустые бутылки, и ее голые белые ноги казались чудовищными, отдельными от нее протезами.

Чудесным майским днем состоялась инаугурация президента. Москва казалась умытой, озаренной, с изумрудом распустившихся лип, с пылающими на клумбах тюльпанами, с бурными фонтанами. Кортеж мчался по Кутузовскому проспекту. Пустой и ясный, проспект раскрывал просторную даль. Мотоциклисты, образуя клин, летели, брызгая хрустальными огнями. «Мерседес» несся, едва касаясь земли. В салоне за темными стеклами сидел Чегоданов. В его глазах переливалась перламутровая Москва. Она казалась безлюдной, не было на тротуарах толпы, исчезли автомобили. Только виднелись полицейские посты и на крышах на мгновение возникали снайперы.

Это безлюдье волновало Чегоданова. Город принадлежал только ему, он был единственный его обитатель. И путь, который ему предстояло проделать, был той таинственной и грозной дорогой, которой двигались до него цари и вожди. Избранники судьбы, наделенные властью над огромной страной, которую им надлежало строить и взращивать, подавлять бунты, выигрывать войны, строить дворцы и храмы и, если будет угодно Богу, погибать в закоулках дворца, или в пламени взрыва, или в черном расстрельном подвале.