— У вас ничего не поломано? — спрашивает вежливо Коля.
— Не обращай внимания, — говорит старик.
— Тогда я побежал, ладно? А то я очень спешу.
— Беги.
Но когда Коля пускается дальше, старик останавливает его:
— Стой!
— Чего?
— Ты на карнавал оделся?
— А что?
— Плохо оделся.
— Почему? — Коля оглядывает себя. — Нормально. — Идёт к старику.
Старик нажимает на кнопку в тумбочке, оттуда выскакивает мороженое в стаканчике. Он начинает есть мороженое. Коля внимательно смотрит, но старик не предлагает.
— В моё время все мальчики носили так называемую школьную форму. Она состояла из пиджачка… Ты знаешь, что такое пиджачок?
— Представляю. — Коля смотрит на тумбочки.
— А у тебя разве пиджачок? Совершенно очевидно, что его шили сегодня и притом люди, которые не имеют никакого представления о том, что было сто лет назад. Старик уже доел мороженое, поднял свой велосипед, взгромоздился на него.
— А вы откуда знаете?
Старик объехал Колю вокруг.
— Мне сто тридцать лет. Неужели не видно?
— Я бы вам шестьдесят дал, не больше.
— Такой молодой, а уже льстец. Тебе куда?
— Мне на Пушкинскую.
— Прекрасно. Поехали.
Старик развернулся в сторону Пушкинской.
Коля пошёл рядом.
— Неужели я так молодо выгляжу? А что причиной? Спорт!
— А вы какую школу кончали?
— Пятьдесят девятую. На Староконюшенном.
— А я в двадцать шестой учусь. На Метростроевской. Ду ю спик инглиш?
— Йес. Ай ду. А ты как учишься?
— Когда как. Задают много.
— А мне правнуки говорили, что теперь ничего не задают. Да, — говорит он. — Славные были денёчки в конце двадцатого века. Тебе этого не понять.
— Славные денёчки, — соглашается Коля.
— Но учти, одет ты всё–таки неправильно. На ногах должны быть сандалии. А у тебя?
— А у меня кроссовки.
— Вот именно. Кроссовок ещё не было. Их изобрели в начале двадцать первого века. — И вдруг без перехода. — Меня зовут Павел.
Развернулся и уехал.
Коля ему вслед:
— А меня Николай!
Памятник Пушкину, а значит и Пушкинская площадь возникли перед Колей внезапно. Парк оборвался открытым пространством.
Коля, увидев знакомую спину памятника, бросился к нему, как к старому знакомому.
Пушкин ничуть не изменился. Та же благородная задумчивость. И такие же, как прежде, цветы у подножия. И что ещё удивительнее, перед памятником стояла девица и читала вслух стихи Пушкина, а несколько человек, кто стоя, кто усевшись на газоне, внимательно слушали её. Коле показалось, что если бы девицу переодеть, не догадаешься, что улетел из своего времени. Хотя он неправ. Если перевести взгляд дальше, на площадь, на улицу Горького, поймёшь, что многие дома стали иными, да и сама площадь смотрится иначе. Нет улицы, по которой несутся машины, нет обычной московской толпы. Как–то всё свободнее, чище. И вместо машин — пузыри, небольшие, круглые, прозрачные, беззвучные шары. Некоторые стоят в ряд вдоль газонов, другие несутся по улице, третьи взмывают в воздух.
— Простите, — Коля подошёл к группе молодых людей, стоявших у мольбертов, — мне нужен третий автобус. Где он?
— Третий? А тебе куда? — спросил художник.
— До проспекта Мира, оттуда к космодрому.