Утро пятницы, тридцатого марта, началось для Ардашева с беспокойного стука в дверь. Незваным гостем оказался капитан Мяличкин. Офицер был взволнован. Из его рассказа следовало, что «хвост», о котором он договорился с Гвоздевичем накануне вечером, был послан к объекту только на следующий день. Почему исправник не выполнил его приказ, было непонятно. Сам Гвоздевич плел какую-то несусветную чушь, что, мол, он решил дать своим людям отдохнуть.

И потому, прибыв к художественному салону только утром, филеры стали ждать появления Клязьмогорова. Но фотоателье было закрыто. Прошел час. Постепенно у дверей начали собираться отдыхающие: одни пришли фотографироваться, другие — получить снимки. Прождали еще полчаса — объект не появлялся. «Топтуны», почувствовав неладное, вызвали городового — благо полицейское управление находилось рядом. Уличный страж порядка немедля отправился на поиски кассира Глаголева, жившего аж в Воронцовской слободке. Его заплаканная жена сообщила, что муж домой не возвращался. В квартире Клязьмогорова дверь тоже оказалась заперта. Тогда кто-то вспомнил о хозяине художественного салона — господине Зембинском. С минуты на минуту он должен был появиться.

Капитан, предчувствуя неладное, попросил присяжного поверенного отправиться вместе с ним. Заручившись согласием, он остался ждать внизу. Ардашев тут же разбудил Нижегородцева.

Через четверть часа приятели уже спускались по гостиничной лестнице. Мяличкин и Берг нервно курили у автомобиля. Завидев доктора и адвоката, ротмистр завел мотор. До художественного салона, располагавшегося на Пушкинском бульваре, они доехали быстро.

У одноэтажного здания стояло несколько пустых полицейских пролеток и толпились любопытные. Зембинский — седой старик — еще не отошел от шока и был бледен как полотно. Увиденное потрясло его настолько, что он то и дело сморкался в платок, промакивая глаза, и тихо молился. Было заметно, что он с трудом держит себя в руках.