Когда монахи поднялись до массивных ворот с решеткой, сама аббатиса Стефания вышла навстречу. Выслушала благочестивых братьев, сложив в надменную складку тонкие губы. Коротко стала отдавать распоряжения.

В небольшой бедной келье женщина, известная как Геновева-целительница, оглядела рану привезенной девушки. Нахмурилась.

— Ну? — осведомилась аббатиса. Она стояла немного в стороне. Страсть как не любила трупов, а эта рыжеволосая красавица скорее мертва, чем жива. — Что передать братьям из города?

Сестра Геновева даже не повернулась. Длинными тонкими пальцами исследовала рану молодой бесчувственной женщины. Треугольное отверстие кровоточило, края его чуть открывались при выдохе и сжимались при вдохе. Сестра Геновева безнадежно покачала головой.

— Жизнь еще теплится в ней и, пока смерть не коснулась ее своим перстом, я сделаю все, что в моих силах. Эта девушка молода и, судя по тому, что она так сопротивляется смерти, — очень сильна. Даже без сознания, она борется за жизнь — а это добрый знак.

— Да поможет нам Святая Мария Магдалина, — перекрестилась, возведя очи к потолку, аббатиса. И властно добавила: — Учтите, сестра Геновева, эта женщина королевского рода, и от того, как вы справитесь с поручением, многое зависит. Поэтому я повелеваю, чтобы вы оставили остальные дела и приложили все возможные старания к ее лечению.

Молчаливость монахини явно раздражала настоятельницу. Она нервно теребила четки — настоящее произведение искусства — черного дерева, отделанные золотом и перламутром. Сестра Геновева по-прежнему не обращала на нее внимания. Придвинула к ложу больной небольшой дубовый столик, расставила на нем скляночки и горшочки. Принялась протирать инструменты. Заметив, что мать Стефания не уходит, стала объяснять, что хотя девушка и потеряла много крови, но, видимо, немало ее излилось и внутрь, а значит, следует проникнуть в нее зондом. И когда она это сделала, по лицу Эммы прошла легкая дрожь.

Аббатиса стала белее обрамлявшего ее лоб и щеки полотна и поспешила прочь.

— Очень хорошо, красавица, — удовлетворенно вздохнула Геновева. — Чувствительность — благоприятный признак. И я еще поборюсь за тебя.

Остаток дня монахиня провела со своей пациенткой. Промыла рану вином, настоянным на травах. Затем посредством банок и надрезов извлекла разлившуюся внутри кровь, которая могла принести немалый вред и даже задушить больную. Эмма была так тиха, что монахиня все время щупала ее пульс, опасаясь, что жизнь в любой миг покинет тело.

Склоняясь, прислушивалась к глухим хрипам в груди больной. Явно задето легкое. А следовательно, больную надо как можно больше поить. А до этого столько работы… Она осторожно обложила рану бинтами, смоченными

густым отваром из дубовой коры, дабы избежать воспаления, затем зашила края вареной жилой, смазала целебным жиром медведя, забинтовала жестким холстом, пропитанным крепким настоем трав. По лицу девушки порой проходила судорога, и монахиня сочла это добрым знаком. Значит, сознание ее где-то рядом, смерть отступает.

И все же, когда уже ночью больная тяжело приоткрыла ресницы, Геновева заволновалась. Она знала этот взгляд сквозь обморочный туман, когда больной видит нечто, казалось бы, ускользаемое, незримое для остальных. Это особо опасное время, когда ангел-хранитель и смерть, казалось бы, стоят рядом в изножье больного и, простирая над ним свою длань, ждут — на чашу жизни или смерти упадет жребий.