Не озабоченные укрывательством греховных доходов пытались разобраться с непонятным Госстрахом, гарантирующим возврат долгов банкротов и недобросовестных контрагентов.

– Да ну! Да быть такого не может! Это что ж, за счет казны долги жуликов покрывать? Да нашему народу только дай – он вообще разленится! Думать-то не надо – рассылай товар налево-направо, выручка все равно вернется, – тряс бородой шишкарь, специализирующийся на кедровых сборах.

– А что тут такого, – пожимал плечами почтенный промысловик, держащий под рукой несколько артелей и самолично отправляющий мех в Европу, – кофейня Ллойда в Лондоне уже спасла от банкротства не одного негоцианта! Оформляя фрахт, почтенные люди сдают толику малую, идущую тем, чей товар в пучине сгинул или кого лихие люди изобидели. Все честно. Мухлевать – себе дороже, второй раз просто не пустят в честно́е обчество.

Самые амбициозные внимательно изучали список заводов, ведь за постройку и пуск императором было обещано личное дворянство. Приценивались. Совещались с партнерами. Заказывали справки и мнение специалистов. По всему выходило, что самый короткий путь в высший свет лежал через энергетику и металлургию, особо говорилось про электростанции, коих надобно было много, разных и везде. Пока еще тоненькими ручейками потянулись купеческие фамилии в только что открытые институты теплотехники к Гриневецкому, к Чернову – стали и сплавов, в комиссию ГОЭЛРО – к Классону и Лодыгину. Вельяминова и самого захватила эта прожектерская волна «делания» новых предприятий. Он даже начал вспоминать, чему учился на курсе у главного ботаника Императорского ботанического сада, академика Коржинского, и прикидывать, что можно использовать «на злобу дня». Но тут его настигло второе письмо с Георгием Победоносцем, и он понял, что у судьбы на него другие планы. «Настоящая власть – та, которая тайная» – уже, наверно, в сотый раз он перечитывал первую строку подробнейшей инструкции. Вельяминова уже не мучил вопрос авторства. Использование секретного шифра наставников древлеправославной поморской церкви как опознавательного знака «свой-чужой» снимало первичную настороженность. И все, что прочел Вельяминов, было близко ему самому… Да что там близко! Говоря откровенно, это были его собственные мысли, аккуратно записанные неизвестным автором. Хотя наставнику Поморского согласия казалось, что личность писателя он уже вычислил.

Петербург предстал перед Вельяминовым непривычно тихим даже для зимней спячки. Все-таки столица всегда любила и умела повеселиться, а сейчас она была на удивление строга и молчалива. На фоне заснеженных черно-белых улиц прохожие и даже пассажиры экипажей выглядели сухо и скромно.

– Столичная мода совсем недавно поменялась, – откомментировал городской пейзаж встретивший его Сергей Третьяков, – bonos-mores нынче – это сдержанность и аскеза. Государь подал личный пример, отказавшись от всех приемов и торжеств, пока государство не рассчитается с французскими кредитами, а императрица пожаловала в Фонд выкупа российских векселей личные драгоценности. После такого вклада царской четы многие последовали ее примеру, а вот устраивать балы и маскарады зареклись – моветон. Впрочем, очень многим не до балов совсем по другим причинам. – Третьяков перешел на шепот: – Госконтроль свирепствует. Как есть опричники. В одной руке ниточки из министерства финансов, в другой – из военного и морского ведомства. И раскручивают-раскручивают – только перья летят. Уже половина ведомственных кресел вакантировано, и желающих их занять не видно. Раньше-то очередь стояла, стол в столице – считай, старость обеспечена. А теперь самая быстрая карьера чиновника – острожная. Зато казна пополняется непрерывно. Говорят, одних каменьев драгоценных да золота-серебра конфисковали уже на миллиард. Треть особняков в пригороде пустует, а тюрьмы переполнены – под них срочно оборудуют старые форты.