Первая мысль, которая пришла Ивану Андреевичу, была, что письмо поддельное и что с настоящей Лялей произошло что-то страшное. Он не мог даже вообразить что. Сразу подумал о шантаже. Иван

Андреевич даже стал готовить себя к пустоте и молчанию в заветной комнате и, когда чистил и заводил драгоценные механизмы, мысленно с ними прощался.

Он позвонил в тот вечер, когда все мои были дома, и я остро почувствовала его одиночество. Назавтра Иван Андреевич пришел в точно назначенный час. Я успела всех проводить в школу и на работу, приготовить обед и убраться. Я надела строгое лиловое платье, серебряную тонкую цепочку, уложила волосы. Иван

Андреевич пришел, как всегда, гладко выбритый, аккуратный. Так что мы встретились как будто в парижском ресторане.

Я сварила кофе. Иван Андреевич расспросил меня о детях и только потом выложил письмо.

– Есть ли у вас образец Лялиного почерка, желательно недавний?

Иван Андреевич передал мне новогоднюю открытку "Дети на елке в

Кремле".

– Эта открытка выпущена в тот год, когда я осмелился познакомиться с Лялей. Ляля надписала ее в прошлом январе, нашла пустую в бумагах и надписала.

На взгляд почерки казались идентичными. Но точный ответ мог дать только эксперт. Эксперт мог и многое другое определить по письму, даже судьбу. Конечно, не рядовой эксперт. На первый раз

Иван Андреевич решил ограничиться моим поверхностным анализом.

Старикам трудно менять жизнь. Ежедневные свидания с Лялей оборвались, но все так же в любую погоду Иван Андреевич уходил из дома после завтрака. Он шел до Тверской, заходил во двор за

Телеграфом, глядел в пыльные Лялины окна. Через год Ляля будет считаться вне живых и квартира перейдет в полную собственность муниципалитета, который пустит ее на продажу, и новые жильцы вынесут Лялины вещи во двор на помойку.

Иван Андреевич выходил со двора и переходил на другую сторону

Тверской. В небольшом, безлюдном по утрам кафетерии брал чай, садился за круглый столик у окна и перечитывал последнее, уже наизусть вытверженное Лялино письмо. Все письма заканчивались просьбой не предпринимать никаких шагов по разысканию Ляли.

Через месяц Иван Андреевич попросил устроить ему встречу с лучшим экспертом-почерковедом.

– Ожидание – величайшее из страданий, – сказал Иван Андреевич.

Эксперт жил в дальнем глухом Подмосковье. К его дому подходил густой еловый лес, и в дому стояла невыразимая современным языком тишина. Электричка наша опоздала, и Иван Андреевич чувствовал себя потерянно. Чтобы заплатить за консультацию, он продал дамские часики начала века в серебряном корпусе.

Эксперт ушел с письмами в кабинет, мы же остались в застекленной террасе. Темнело, скоро мы уже не различали лиц друг друга. У порога лежала черная, без единого пятна, дворняга. В темноте странно горели ее глаза. Все долгие часы ожидания мы не перемолвились ни словом. Собака один раз зевнула, и глаза ее на мгновенье погасли. Я задремала. Разбудил меня голос хозяина.

Была глубокая ночь.

Мы прошли в дом с большой русской печью, с множеством книг на самодельных стеллажах от пола до потолка. Свет электрической лампы казался ослепительным. Мы сели за стол, на котором лежали все Лялины письма. Эксперт снял очки и сказал следующее: