Из дома барачного типа, мимо которого шли бомжи, донесся шум. Бомжи остановились. Мужчина подобрался к окну. Стекла были выбиты. Мужчина ухватился за карниз, подтянулся. Женщина ждала. Мужчина вернулся к ней через ломкие, сухие заросли уже пожелтевшей травы. Его лицо встревожилось и от этого стало осмысленным.
– Что? – спросила женщина.
Мужчина показал на дом.
– Что?
Он махнул рукой и пошел к крыльцу. Женщина помедлила и отправилась следом.
Они вошли в темный длинный коридор. Приблизились к дверям – первой слева по ходу комнаты. Мужчина поднял руку, женщина замерла. Он приблизил к двери ухо, прислушался. Затем, посмотрев на женщину, отворил дверь.
На полу у стены сидел, вытянув ноги и свесив голову на грудь,
Евстафий Павлович. Синяя сумка с красными буквами "USSR" валялась на полу. Видимо, ее падение и услышали с улицы бомжи.
Мужчина подошел к нему, сел на корточки, дотронулся до руки. Она была еще теплой. Но Евстафий Павлович уже не дышал.
Женщина наклонилась к нему. Всмотрелась.
– Я знаю его, – удивилась она. – Ей-богу. Он жил здесь, в этой комнате. С матерью, отец на фронте погиб. На улице бы встретила – не узнала, а вот сейчас вижу – он. Как изменился, бедный.
Она посмотрела на мужчину.
– Пойдем отсюда. Живо.
Через минуту комната была совершенно пуста. С потолка свисал на шнуре патрон для лампочки. Темнели следы от долго стоявших здесь когда-то вещей. Мертвец сидел у стены. Валялась его сумка.
…Сережа мчался, летел и вдруг – выскочил из лабиринта.
Через небольшой пустырь, совсем рядом, стоял белый панельный дом.
Белье сохло на балконах. Доносилась музыка. Мальчишки на пустыре гоняли мяч. Сережа заплакал, увидев все это. Ему казалось, что он чудом выпрыгнул с того света. Успокоившись, вытерев лицо, Сережа отправился к дому.
Закон сохранения
Он был сухой, желтолистый, с черными знаками. Крысы его пощадили.
Я отрывал листы на растопку, чтобы огонь занимался веселее. Но, прежде чем положить лист поверх поленьев и щепок, я его прочитывал.
Листы я выдирал из журнала не подряд, чтобы и читать не подряд, а случайно. Затем лист превращался в дым и пламя. Кстати, китайцы под свой Новый год пишут свитки с просьбами богам и сжигают. Только таким образом, через сожжение, их просьбы достигают божества. Я предаю огню листы старого журнала и думаю о Н.В.Гоголе, возможно, он что-то знал о китайцах и недаром сжег свою рукопись, он предназначал ее Всевышнему, а не людям.
Я пишу на оборотах чей-то диссертации, мне ее подарили. Разумеется, на растопку. Но я подумал, что Всевышнему маловато будет рассуждений автора о математических моделях систем управления энергетическими процессами. Я решил дополнить абстрактную математику конкретным содержанием своей жизни, которая вся сплошь состоит из чужих жизней, лиц, походок, а пуще – интонаций. Так что через меня, смиренного, до
Господа дойдут те, кто во мне томится, кем я томлюсь.
Я заметил, что крысы пощадили журнал, и тут же представил себе обожравшуюся литературой крысу, усвоившую и Лермонтова, и того же
Н.В.Гоголя, и Томаса Манна, и бог знает кого еще. Наверное, эту бедную крысу разорвало, как будто она проглотила гранату. Что она почувствовала перед смертью, вместив в себя все эти истории, образы, слова? Хоть слова и бесплотны. Но бесплотные слова иной раз рождают вполне осязаемый мир.