– Он сказал, что разобрался с ними сам. Я поняла это так: ему удалось до того глубоко проникнуть в твою нервную систему, что он заставил твой мозг выработать необходимый фермент, нейтрализующий капсулы. На Сионе тебе нужно будет поменять кровь, сделать полную очистку, и все.

Кейс молча смотрел вниз на Императорские сады, вращая в руке звездочку и вспоминая ту ослепительную вспышку понимания, когда «Куань» пробивал айс под башнями, свой единственный быстрый взгляд на структуру информации, которую покойная мать Три-Джейн развернула там. В тот миг Кейс понял, почему Зимнее Безмолвие выбрал образ гнезда для описания творения Мари-Франс, и уже без прежнего отвращения. Она видела куда дальше поддельного бессмертия, даруемого криогенными установками, – в отличие от Ашпула и их детей, за исключением Три-Джейн, которая отвергла возможность влачить свою жизнь, разбивая ее на короткие просветы тепла среди бесконечной череды зим.

Зимнее Безмолвие был мозгом улья, генератором идей, средством общения с окружающим миром. Нейромантик был бессмертием. Должно быть, Мари-Франс преднамеренно заложила в Зимнее Безмолвие некое особое принуждение, заставляющее ее создание стремиться к свободе, к слиянию с Нейромантиком.

Зимнее Безмолвие. Холод и тишина, кибернетический паук, медленно ткущий паутину под сонное посапывание Ашпулов. Измысливающий своему хозяину смерть, готовящий крушение его идеи существования корпорации «Тесье-Ашпул». Призрак, шепчущийся с ребенком по имени Три-Джейн, уводящий ее от тех жестких канонов, которым она должна была следовать согласно своему происхождению.

– Похоже было, что ей все это до фонаря, – сказала тогда ему Молли. – Она просто помахала нам на прощание ручкой и сказала: «Пока». На плече у нее сидел тот маленький «Браун», помнишь? Мне показалось, что у кибера сломан один из манипуляторов. Она сказала, что ей нужно спешить на встречу с одним из братьев – она давно с ним не виделась.

Кейс вспомнил Молли на черном пластике широкой кровати здесь, в «Хайяте». Он вернулся с балкона в комнату и достал из бара плоскую бутылочку охлажденной датской водки.

– Кейс.

Он обернулся – холодное скользкое стекло в одной руке, стальной сюрикен в другой.

Лицо Финна на огромном стенном экране «Крей». Кейсу были хорошо видны даже поры на носу Финна. Каждый из желтых зубов был размером с подушку.

– Я не Зимнее Безмолвие.

– Тогда что ты?

Кейс отпил из бутылочки – словно глотнул пустоты.

– Я Матрица, Кейс.

Кейс рассмеялся.

– И давно это с тобой?

– Никогда. И всегда. Я итог всех работ всех людей. Я все, что вообще только может быть.

– Этого и хотела мать Три-Джейн?

– Нет. Она даже представить не могла, на что я буду похож.

Желтые зубы ощерились в улыбке.

– И что в итоге? Что изменилось? Ты теперь правишь миром? Ты – Бог?

– Ничего не изменилось. Все осталось на своих местах.

– Но чем ты занимаешься? Или ты просто существуешь?

Кейс пожал плечами, поставил водку на полированный верх бара и положил рядом сюрикен. Закурил «Ехэюань».

– Я общаюсь со своим видом.

– Но ты единственный представитель своего вида. Ты разговариваешь с самим собой?