Тьюринг. Кейс вспомнил покрытые трафаретным загаром тела под кинематографическим небом. Падение через перила ажурного мостика. Вспомнил улицу Исполнения Желаний.
Голос продолжал свое успокоительное пение, и Кейс снова погрузился во тьму, но это уже была его собственная тьма, темно-красная, цвета крови, пульсирующая, та, в которой он обычно спал, прикрывая глаза собственными веками, а не чем-то другим.
Через некоторое время он снова проснулся, ненадолго, и, решив, что ему снится сон, улыбнулся в ответ на широкую белозубую улыбку, обнажающую золотые резцы. Аэрол привязывал его к противоперегрузочному ложу на «Вавилонском рокере».
А затем – долгие, успокоительные пульсации даба с кластера Сион.
CODA. Отправление и прибытие.
Она ушла. Он понял это сразу, как только открыл дверь их номера в отеле «Хайят». Черные подушки, пол из полированной до тусклого блеска сосны, ширмы под рисовую бумагу, расставленные с искусством, совершенствуемым веками. Ее не было.
На черном лакированном шкафчике-баре возле двери лежала записка – одинокий листок обычной бумаги для писем, сложенный пополам и прижатый сверху сюрикеном. Кейс вытащил записку из-под девятиконечной звездочки, развернул и прочитал.
ПРИВЕТ ВСЕ В ПОРЯДКЕ ПРОСТО ИГРА ЗАТЯНУЛАСЬ И Я РЕШИЛА ПОДВЕСТИ ЧЕРТУ. ТАК УЖ НАВЕРНО Я УСТРОЕНА. БУДЬ ОСТОРОЖЕН ХОРОШО? МОЛЛИ
Кейс скатал записку в шарик и бросил рядом с сюрикеном. Поднял звездочку и вышел на балкон, поворачивая сюрикен в пальцах. На Сионе, ожидая посадки на челнок японской авиакомпании, он обнаружил звездочку в кармане куртки. Кейс посмотрел на блестящий предмет в своей руке. Во время совместного пребывания в Тибе, где Молли сделали необходимые операции, они много раз проходили мимо лавочки, в витрине которой были выставлены сюрикены. В ту ночь, когда Молли осталась в клинике и ей предстояла долгая операция, Кейс отправился в «Чатсубо» повидаться с Рацем. До того вечера что-то заставляло его обходить это место стороной, хотя он раз пять или шесть бывал неподалеку, но теперь ему захотелось заглянуть в бар.
Рац подал Кейсу пиво, ничем не выдавая, что узнал его.
– Эй, – сказал Кейс, – это я, Кейс.
Спрятанные в провалах морщинистой плоти глаза старика несколько секунд оценивающе рассматривали Кейса.
– А, ты, – сказал наконец бармен, – артист. – Рац пожал плечами.
– Я вернулся.
Бармен покачал массивной головой в короткой щетине.
– Ночной Город – не то место, куда возвращаются, артист, – сказал он, вытирая грязной тряпкой стойку перед Кейсом; розовый манипулятор Раца заунывно скрипел.
Рац отвернулся и занялся другим посетителем, а Кейс допил пиво и ушел.
Теперь он стоял на балконе и осторожно трогал острия сюрикена, перебирал их одно за другим, вращал звездочку, зажав ее центр в пальцах. Звезды. Судьба. Я так и не смог привыкнуть к этой чертовщине, подумал Кейс.
Я так и не узнал, какого цвета у нее глаза. Она мне их так и не показала.
Зимнее Безмолвие выиграл, каким-то образом смешался с Нейромантиком и превратился в нечто иное – оно заговорило с ними устами платиновой головы, объяснило, что записи регистра Тьюринга изменены и улики их преступной деятельности уничтожены. Паспорта, выданные им Армитажем, по-прежнему были действительны, а Кейсу и Молли перечислили приличные суммы на анонимные швейцарские счета. «Маркус Гарвей» благополучно возвратился на Сион, а Малькольм и Аэрол получили вознаграждение через Багамский банк, ведущий дела Сиона. По пути к Сиону с Вольной Стороны, на «Вавилонском рокере», Молли пересказала Кейсу то, что поведала голова о его капсулах с токсином.