Мальчик рассмеялся. Прозвучал крик чайки.

– Останься. Даже если твоя женщина – призрак, она все равно не знает об этом. Не будешь знать и ты.

– Ты распадаешься. Айс уже взрезан.

– Нет, – ответил мальчик неожиданно печально, его хрупкие плечи поникли. Он наклонился и отряхнул с ног песок. – Все куда проще. Но выбор – за тобой.

Серые глаза хмуро смотрели на Кейса. Через его поле зрения дугой хлынули новые потоки символов, строка за строкой. Фигура мальчика перед Кейсом расплылась, задрожала, будто он смотрел на него сквозь потоки теплого воздуха, поднимающегося от разогретого под летними солнечными лучами асфальта, музыка загрохотала настойчиво и явственно, Кейс уже мог уловить мелодию.

– Кейс, дорогой, – прошептала Линда и прикоснулась к его плечу.

– Нет, – сказал Кейс. Снял куртку и отдал Линде. – Не знаю, – сказал он, – может быть, ты и в самом деле здесь. Как бы там ни было, холодает.

Он повернулся и пошел прочь, и через семнадцать шагов закрыл глаза и принялся следить за тем, как музыка пробивается откуда-то из самой сути вещей. Он повернулся и посмотрел назад, один раз, не открывая глаз.

Потому что в этом не было необходимости.

Они по-прежнему стояли у воды – Линда Ли и мальчик, который сказал, что его зовут Нейромантик. Линда держала в руке кожанку Кейса, рукав куртки лизали набегающие волны.

Кейс пошел дальше, влекомый музыкой.

Дабом Малькольма с кластера Сион.

Потом он прошел через серость, через нечто, по ощущению напоминавшее призрачный колеблющийся экран, муаровую пелену, смесь полутонов, генерируемых простейшей графической программой. Последовала долгая пауза, вид морского берега – над темной водой висели застывшие чайки. Приглушенно гудели голоса. Потом – гладь черного зеркала, а сам он – быстрая капля жидкого серебра, частичка ртути, которая катится вниз, срезая углы невидимого лабиринта, разделяет на части, затем сливается воедино, вновь разделяется…

– Кейс? Чувак?

Музыка.

– Вернулся, чувак.

Музыку вынули у него из ушей.

– Как долго на этот раз? – Кейс услышал свой голос и почувствовал, что во рту у него жутко пересохло.

– Минут пять. Офигенно долго. Я хотел выдернуть провод, но Безмолвие сказал – нет. На экране стали твориться всякие чудеса, потом Безмолвие велел надеть на тебя наушники. – Кейс открыл глаза. По лицу Малькольма бежали ряды полупрозрачных иероглифов. – И дать тебе твое лекарство. Оба кождиска.

Кейс лежал плашмя на полу библиотеки, прямо под монитором. Сионит помог ему подняться, и движение всколыхнуло в теле безжалостный бетафенетиламиновый котел – на левом запястье Кейса огнем горели кожные диски.

– Передоз, – выдавил из себя Кейс.

– Пошли, чувак, – сильные руки с легкостью, как ребенка, подняли Кейса под мышки. – Я и я должны идти.

Карт кричал от боли. Бетафенетиламин дал ему голос. Карт кричал без перерыва. Этот крик не прекращался ни в сумеречной галерее, ни в длинном коридоре, ни когда они проезжали мимо входа из темного стекла в усыпальницу «Т-А», покоев, где холод мало-помалу просачивался в сны Ашпула.

Дальнейшая поездка слилась для Кейса в одну сплошную невыносимую гонку – болтанка в тележке полностью утонула в водовороте безумия передозировки. Когда же карт в конце концов умер и под его сиденьями что-то с мучительным хрустом сдалось, испустив поток ярких искр, крик наконец смолк.