Обычно в порыве откровения шлюхи рыдали, кляня свою жизнь, обзывая нас, мужиков, козлами, а то и похуже.

— Сама говорила — по морде бьют, голой выкидывают, — вспомнил я.

— Так ведь не часто бьют. Подумаешь — съездят разок-другой, не убудет, — ухмыльнулась девка. — И голой всего один раз выкинули. Сама виновата — сразу с двумя сговорилась. Думала, с одним сначала пупок потру, с другим позже. А они вместе пришли. Нет бы одному подождать, так обиделись. Зато — жизнь у меня веселая.

— А будет свой дом, глядишь, кто-нибудь и замуж возьмет, — уговаривал я.

— Возьмут. Только на хрен мне замуж? Вон, подружки мои бывшие, нос от меня воротят — курва подзаборная, а у самих что за жизнь? Круглый год беременные, детишек куча. Скукота! Они мне, курицы, завидуют!

— Чему тут завидовать? — удивился я.

— Так все просто, — доверительно сообщила мне Лота. — Все мужики кобели, а бабы сучки. А каждой сучке охота, чтобы на нее больше кобелей вскочило.

— Старость придет, кому ты нужна будешь? — попытался увещевать я девку.

— А кому старики нужны? Они никому не нужны. Дети да внуки ждут, чтобы окочурились. Что проку от старика, который лежит целый день да под себя ходит? Одна вонь. Помню, матушка моя говорила про бабку, свекровь свою, мол, когда же тебя, дуру старую, Господь приберет? Не хочу я до старости доживать. Лет бы до тридцати дотянуть — так и ладно. А до этого еще чертова уйма.

— Уйма, это сколько?

— Одиннадцать, а может, двенадцать, не считала, — беззаботно отмахнулась Лота.

В ее возрасте тридцать лет кажутся старостью. Но Лота еще не знает, что, если она доживет до тридцати, ей захочется дотянуть до сорока, а там и до пятидесяти. Но ее жизнь — это ее жизнь, и лезть с поучениями я не имел права. Да и не хотел…

Лота проснулась, когда я заказывал завтрак. Ей нравилось, что заказ делается на двоих, чего ее прежним клиентам не пришло бы и в голову.

В первое время она изумлялась, видя непьющего солдата. Потом привыкла. Чуть тяжелее далось понимание, что я не люблю пьяных женщин. Сама же она была не прочь пропустить стаканчик-другой, но из-за желания угодить клиенту терпела.

— Месяц уже с одним мужиком сплю! — вдруг заявила Лота, усаживаясь за стол.

— А кто неволит? — равнодушно сказал я. — Постояльцев много, иди…

— Ты же меня у хозяина на весь месяц взял, не поскупился. Если уйду, деньги придется возвращать, а Паташон ругаться будет. Он же перед тобой на задних лапках ходит. Говорит — ни разу такого богатого постояльца не было. Даже чистоплюйство твое уважает. Мол, другие на простынях по два месяца спят, а этому каждую неделю новые подавай.

— Не волнуйся. Скажу хозяину, что деньги обратно не возьму.

— Так я потерплю, — ухмыльнулась девка. — Мне тоже на чистых простынях кувыркаться нравится. Да с тобой и поговорить интересно. С другими-то что? Никакого разговора, одно пыхтение. Вот, помню…

— Давай без воспоминаний, — поморщился я.

— Странный ты, — заметила Лота. — Другим мужикам в твоем возрасте, им даже нравится, когда я про прежних клиентов рассказываю. Их это даже заводит.

— Вот ты другим и рассказывай.