сезон бегов в упряжке был уже, как говорится, открыт неделю или 2, и я выезжал туда, вероятно, раз 5–6, выходил в конце по нулям, а это дьявольская трата времени — все на самом деле трата времени, если только не ебешься хорошо, не творишь хорошо, не живешь хорошо или не ползешь к какому-нибудь призрачному любвесчастью. мы все закончим в захезанном горшке разгрома — хоть смертью его назови, хоть ошибкой, слова — не мое дело, хоть я и предполагаю, поскольку человек не перестает приспосабливаться к течению, что мы можем назвать это опытом, даже если не уверены, что это мудрость. к тому же человек всю жизнь может прожить в непрерывной ошибке, в каком-то оцепенелом состоянии ужаса. короче, вы видели такие лица, я видел свое.

стало быть, пока не спала тепловая волна, они по-прежнему там, эти игроки: раздобыли где-то деньжат, с большим трудом раздобыли, и теперь пытаются объегорить 15 %-ный побор. иногда я думаю: толпа загипнотизирована, ей просто некуда больше пойти. а после скачек все забираются в свои старые машины, разъезжаются по одиноким комнатешкам и смотрят там на стены, спрашивая себя, зачем они это сделали, — стоптанные каблуки, гнилые зубы, язвы, тупорылые работы, мужчины без женщин, женщины без мужчин. сплошное говно.

посмеяться там тоже можно. не бывает без смеха. зайдя как-то в мужской туалет между заездами, я наткнулся на молодого человека: он давился от тошноты и орал в ярости:

— проклятый урод, какой-то проклятый урод не смыл за собой это говно! ОН ЕГО ТАК И ОСТАВИЛ! вот же урод, я захожу, а оно ТАМ! дома наверняка тоже так делает!

мальчишка вопил. все остальные стояли и занимались своим делом — ссали или мыли руки, думая о последнем заезде или о следующем. я знаю придурков, которые придут в восторг, наткнувшись на горшок, полный свежих какашек. но так всегда бывает — достается он не тому, кому надо.

другой день: я потею, сражаюсь, чешусь, молюсь, дрочусь, только бы удержаться в выигрыше баксов на 10–12, а это очень трудный заезд в упряжке, думаю, сами жокеи не знают, кто победит, да еще такая здоровая жирная баба, громогласный кит здоровой вонючей ворвани, подваливает ко мне, прижимается к моему туловищу всем своим смердящим сапом, суется мне в рожу 2-мя крошечными глазками, ртом и всем остальным и говорит:

— кто правит первой лошадью?

— кто правит первой лошадью?

— да, кто правит первой лошадью?

— черт бы вас побрал, дамочка, подите нон от меня, не доставайте, прочь! прочь!

она пошла, на ипподроме полно психов, некоторые приходят, едва откроют ворота. растягиваются на сиденьях или на лавках и спят все бега. ни единого заезда не видят. потом встают и идут домой. другие прогуливаются, лишь смутно осознания, что здесь происходят какие-то бега. покупают себе кофе или стоят так, будто из них всю жизнь вышибли и выжгли. или смотришь иногда: кто-нибудь стоит где-то в темном углу, целую сосиску с булкой себе в глотку пихает, давится, кашляет, в полном восторге от того, какое свинство тут развел. а в конце каждого дня видишь одного-двух, головы между колен. иногда они плачут. куда идут отсюда неудачники? кому они нужны?