— Привет, Хэнк, — говорит он.

Я его не знаю. Похоже, мы на той же пьянке и познакомились. Он выдает всем маленькие оранжевые спасательные пояса. И вот мы уже на пирсе. Я пирса-то от воды не отличу. Мне помогают спуститься по шаткой деревянной штукенции на плавучий док. Низ штукенции и палуба дока — примерно в трех футах друг от друга. Меня поддерживают.

— Что это, к ебеням, такое? — спрашиваю я. — У кого-нибудь выпить есть? — Не те какие-то люди. Выпить ни у кого нет. Потом я в крошечной шлюпке, взяли напрокат, и к ней кто-то прицепил мотор в пол-лошадиной силы. На дне плещутся вода и две дохлые рыбки. Понятия не имею, кто эти люди. Они меня знают. Прекрасно, прекрасно. Мы выходим в открытое море. Я блюю. Проезжаем рыбу-прилипалу, она дрейфует у самого верха воды. Рыба-прилипала, размышляю я, прилипала, прилипшая к летучей макаке. Нет, ужас. Я снова блюю.

— Как наш великий писатель? — спрашивает дурковатый парень с носа шлюпки, тот, что в очках без оправы.

— Какой великий писатель? — переспрашиваю я, решив, что это он про Рембо, хоть я никогда не считал Рембо великим писателем.

— Вы, — отвечает он.

— Я? — говорю я. — О, прекрасно. Наследующий год, наверное, соберусь в Алжир.

— Какой жир? — переспрашивает он. — Типа себе задницу смазывать?

— Нет, — отвечаю я. — Тебе.

Мы направляемся в море, где у Конрада все срослось. К черту Конрада. Буду нюхать кокаин с бурбоном в темной спальне в Голливуде в 1970 году, или когда вы там это прочтете. В год макачьей оргии, которая так и не случилась. Мотор трепещет и гложет воду; мы чапаем к Ирландии. Нет, это ж Тихий океан. Мы чапаем к Японии. К черту.

знаете, как бывает с игроками на бегах. натыкаешься на жилу и думаешь, что всё, приехали. у меня была своя фатера на задворках, даже свой садик со всякими тюльпанами, они там росли — прекрасно и поразительно. у меня под руками все росло. деньги тоже. какую систему я разработал, сейчас уже не помню, но она работала, а я нет — в общем, жил довольно приятно, и еще у меня была Кэти. при всех делах. старик-сосед, бывало, аж слюнями захлебывался, как ее видел. постоянно ломился в дверь:

— Кэти! уууу, Кэти! Кэти!

я открывал в одних трусах.

— уууууу, я думал…

— тебе чего, чучело?

— я думал, Кэти…

— Кэти какает. что передать?

— я тут… купил косточек вам для песика.

у него в руках был большой пакет обглоданных куриных костей.

— кормить собаку куриными костями — все равно что бритвы толочь ребенку в кашку. ты что, мою собаку убить хочешь, хуй мутный?

— охнет!

— тогда засунь эти кости и вали отсюда.

— не понял?

— засунь этот пакет курьих костей себе в жопу и пошел отсюда к чертовой матери!

— я подумал, что Кэти…

— я же тебе сказал, что Кэти СРЕТ!

и я захлопывал дверь у него перед носом.

— что ты так напустился на старого пердуна, Хэнк, он говорит, что я похожа на его дочку, когда та была моложе.

— нормально, значит, он и с дочерью это самое. пусть лучше со швейцарским сыром ебется. не хочу я его видеть у себя на пороге.

— наверно, думаешь, я его впускаю, когда ты уезжаешь на бега?

— я таким вопросом даже не задавался.