Остаток мелочи я сложил обратно в сумочку на табуретке, а закрывать не стал, чтоб Мари заметила. Потом сел и откупорил пиво.

Хорошо побыть одному, Однако я был не один. Всякий раз, как мне приспичивало, я видел этого паука и думал: ну, паук, тебе пора — уже скоро. Ты мне просто не нравишься и этом темном углу: сидишь себе, ловишь мух и жучков, сосешь из них кровь. Видишь, какой ты негодяй, мистер Паук. А вот я — я в норме. По крайней мере, мне нравится так считать. А ты — ты, ептыть, темный безмозглый прыщ смерти, вот что ты такое. Соси говно. Тебе кранты.

На заднем крыльце я нашел метлу, вернулся в сортир и сокрушил его прямо в паутине, принес ему смерть на блюдечке. Ладно, это нормально, он доехал до нее быстрее меня почему-то, что уж поделать. Но как же Мари могла пристраивать свою обширную задницу на стульчак и смотреть на эту тварь? Она ее вообще замечала? Видимо, нет.

Я вернулся на кухню и выпил еще пива. Потом включил телевизор. Бумажные люди. Стеклянные люди. По-моему, я схожу с ума — и я выключил эту дрянь. Отхлебнул еще. Потом сварил два яйца и поджарил две ленточки бекона. Удалось поесть. Иногда о еде забываешь. Занавески пробило солнцем. Я пил весь день. Пустые швырял в мусорку. Время шло. Затем открылась дверь. Прямо скажем, слетела с петель. Пришла Мари.

— Господи ты боже мой! — завопила она. — Ты знаешь, что произошло?

— Нет, нет, не знаю.

— Ох, черт бы его побрал!

— Чё такое, милая?

— У меня подгорела клубника!

— Вот как?

Она бегала по кухне кругами, обширная задница ее тряслась. Ненормальная. Совсем сбрендила. Бедная старая жирная пизда.

— У меня кастрюлька клубники на огне стояла в кухне, а тут зашла эта туристка, богатая сучка, первая посетительница за сегодня, и ей понравились такие маленькие шляпки, я их делаю… Ну, она как бы милашка такая, и на ней все шляпки хорошо сидят, поэтому у нее проблема, и мы про Детройт заговорили, у нас там какие-то общие знакомые нашлись, а я вдруг принюхиваюсь и СЛЫШУ!!! КЛУБНИКА ГОРИТ! Бегу на кухню, да уже слишком поздно… что я за растяпа! Клубника вся выкипела, везде разбрызгано, воняет горелым, руки опускаются, ничего уже не исправишь, ничего! Ад кромешный!

— Сожалею. Но ты шляпку-то ей продала?

— Я продала ей две шляпки. Она все никак не могла выбрать.

— Жалко клубнику. А я паука убил.

— Какого паука?

— Я так и думал, что ты не знаешь.

— Чего не знаю? Что такое пауки? Жучки, и все.

— Мне говорили, что паук — не жучок. Там как-то по числу ног определяют… Я на самом деле не знаю, да и плевать.

— Паук — не жучок? Что это за говно тогда?

— Не насекомое. Так люди говорят. В любом случае, я эту чертову тварь прикончил.

— Ты лазил мне в сумочку.

— Конечно. Ты ж ее здесь оставила. Мне нужно было пива.

— Тебе все время нужно пиво?

— Да.

— С тобой будут проблемы. Ты ел что-нибудь?

— 2 яйца, 2 ломтики бекона.

— Голодный?

— Да. Но ты устала. Расслабься. Выпей.

— Я расслабляюсь, когда готовлю. Но сначала мне нужно в горячую ванну.

— Валяй.

— Ладно. — Она протянула руку и включила телевизор, а потом ушла в ванную.

Пришлось слушать телевизор. Выпуск новостей. Изумительно уродливый ублюдок. 3 ноздри. Изумительно омерзительный ублюдок, разряженная бессмысленная куколка, потеет, пялится на меня, произносит слова, которые я едва понимаю или мне на них вообще плевать. Я знал, что Мари готова смотреть на телевизор часами, поэтому придется как-то приспосабливаться. Когда она вернулась, я смотрел прямо в стакан, отчего ей стало лучше. Выглядел я безобидным — как человек с шахматной доской и спортивной страницей под мышкой.