Мясоруб замолчал, сверля его взглядом. Уйгуз мог поклясться, что в этот миг король был совершенно трезв, и даже более трезв, чем он сам, хотя, согласно обычаям найманов, никогда в жизни не брал в рот вина.
— Твой брат хотел уверить меня, что не замышлял ничего плохого, — продолжал Мясоруб, — когда за обедом шепнул предводителю зиаров, будто король Томас пропил последние мозги. Еще одна глупая сказка. Вредная сказка. Мои мозги на месте, я ему это доказал. В конце концов твой братец сознался, что да — он хотел подбить зиаров на бунт и встать во главе войска, чтобы вести его на Багдад. Да! Да!.. Если бы я верил сказкам, я был бы трупом еще на подходах к Эдессе…
«О, боги, если бы это было так!» — подумал Уйгуз, надеясь, что его чуткий король, улавливающий шепот во время шумной пирушки, не способен еще читать чужие мысли.
— Единственное, в чем он не сознался, так это в твоем участии в заговоре, — сказал Мясоруб. — И здесь я склонен ему верить. Потому что… — Он ухмыльнулся, вспомнив о чем-то, для него, видимо, приятном. — В общем, утаить ничего он не мог. Скорее уж наговорить лишнего… — сказав это, Мясоруб развернулся и отошел в глубь шатра, где девицы уже приготовили его одежды. — Так что можешь идти с миром, Уйгуз Дадай. Отдохни, наберись сил. Завтра мы дождемся твоих всадников и снимемся с лагеря, чтобы встретиться с напугавшим тебя драконом и посмотреть, что он такое есть на самом деле…
Уйгуз поклонился и стал пятиться к выходу.
— Милость королевская, олух!! — крикнул Руфус, багровея от гнева и сжимая меч.
— Благодарю тебя, мой король, за щедрые милости твои, коими я незаслуженно одарен, — пробормотал, спохватившись, Уйгуз.
— Ступай, ступай, — махнул рукой Мясоруб.
Уйгуз быстрым шагом вышел из шатра, взял свое оружие и, клокоча от бешенства, вскочил на коня. Он издал гортанный крик, на который из темноты выступили четверо найманских всадников, сопровождавших его в походе.
— Домой, — коротко сказал Уйгуз.
Они повернули коней и поскакали к своим серым войлочным шатрам, расположенным в восточном конце лагеря, в благоразумном, но, увы, не гарантирующем безопасность, отдалении от королевских щедрот и королевского гнева.
…Девицы уснули на ковре, обняв друг дружку, словно нежные сестры. Руфус дежурил снаружи, — спать ночью ему, как оруженосцу и личному охраннику короля, запрещалось, но и терпеть постоянно его молчаливое присутствие, отдающее запахами пота и чеснока, Томас не хотел.
Король встал со своего ложа и, тихо ступая, прошел в угол, где стоял его личный походный сундук, — обитый медью неподъемный ларь с сокровищами Томаса Мясоруба. Он открыл его, пользуясь хитрым ключом с бородкой, который висел у него на шее. Здесь были и золотые арабские динары, и камни из антиохийской сокровищницы, и бесценное оружие из личной хранительницы правителя Дамаска, и даже золотой кубок, который, пожалуй, и мог быть той самой священной Чашей Тайной Вечери, за которую его принимал покойный граф Кастильский, если бы… Если бы все это опять-таки не было красивой сказкой. Мясоруб не верил ни в Христа, ни в Аллаха, увольте — тут уж ничего не поделаешь. Крестовый поход был идиотским проектом, и, если бы он, тогда еще просто Томас Арчибальд Йорк — не король и даже не сэр, а простой бедный рыцарь, — хоть на мгновение проникся этой идеей, он тоже был бы идиотом. Как и многие его товарищи, мир их праху.