Интернет не обманул. Заведение «Монплезир» встретило Краева мощными дверями из пуленепробиваемого стекла, гирляндами воздушных шариков и свеженьким плакатом: «Мы открылись!»

– Вы у нас в первый раз? – сфотографировали его на входе, поинтересовались паспортом, поменяли Рубеновы баксы на фишки и допустили наконец в святая святых – в гнездо порока и наслаждений.

Казино было как казино. Никаких окон и часов, дабы играющие не следили за временем; зеркала, предметы роскоши, дабы пробуждался «комплекс вороны», сиречь подсознательное причисление себя к миру богатства и процветания, бежевое, чтобы не уставал глаз, сукно… аптечка для проигравших с валидолами-корвалолами. Мягко сновали официантки, люстры струили блёклый свет, группа подсадных персонажей устраивала завлекалово: играла, проигрывала, изображала восторг, лакала дармовую водичку, насыщенную кислородом ради борьбы с усталостью. Вентиляция, кстати, в «Монплезире» тоже была с кислородом… В общем, «Включайтесь, граждане, включайтесь, что наша жизнь? – игра…».

Казино жило своей обычной жизнью – азартной, бьющей через край и на первый взгляд вполне беспорядочной. Но это только на первый взгляд. На самом деле всё было под контролем. Тотальным. Если хорошенько подумать, казино было зримым воплощением главного кредо социализма: учёта и контроля. Да каким!..

Краев, изображая интерес, для начала устроил себе экскурсию по залу. Карточные столы его не привлекли, он направился конкретно к рулетке. К тяжёлому, сделанному из ценных пород дерева, метровому в диаметре колесу счастья. Там его уже ждали: барышня без карманов на одежде, крупье, стерва с решительностью кобры – инспектор и сосредоточенный мэн со взглядом бультерьера – питбосс.

– На все, пожалуйста. Красные. – Краев обменял кеш-жетоны на «цвет»,[66] глубоко вздохнул и на мгновение прикрыл ресницы. – Спасибо.

Привычно, усилием воли, он перенес себя в прошлое. На двадцать лет назад, в Афган, в огромную, затерянную в глубине кяризов пещеру… Перед мысленным взором забил абсолютно реальный родник, губы ощутили звенящую прохладу, а в ушах, как шёпот далёких звезд, тихо прозвучало: «Персефона». И сейчас же мир для Краева изменился. Сбросил все покровы, вывернулся, обнаружил изнанку. Не осталось ни причин, ни следствий, ни времени, ни пространства. Всё тайное сделалось явным, тёмное – ясным, непознанное – понятным. Предметы стали видны как плотности вибраций, их связывали пульсирующие, светящиеся нити. Словно пелена упала с глаз, Краеву захотелось запеть, громко рассмеяться, выкинуть какую-нибудь глупость, сделать круг почёта на руках и счастливо заорать: «Люди, как славно всё, оказывается, устроено в этом мире!..» Он не стал, сдержался. Это по первости, когда ещё не понял что и как, помнится, орал и смеялся – а люди шарахались, как от полоумного. Какой, к бесу, мир, какие связи, какая пульсация вибраций… Краев вздохнул и посмотрел на шарик от рулетки, да не просто так, а в ближней перспективе.