Филипп замолчал, он так тяжело дышал, что Оглторп испугался, как бы французского короля не хватил апоплексический удар.

Противники, все еще сжав кулаки, посмотрели друг на друга, затем Карл повернулся к Филиппу и, хотя и не опускаясь на колено, поклонился французскому королю.

— Прошу прощения, ваше величество, — сказал он, — за мою несдержанность.

— И я приношу свои извинения, — сказал, как бы с сожалением, царь Петр. — Король Карл, вы желаете сатисфакции, я готов, как только наступит подходящий момент.

Карл кивнул:

— Мы вернемся к этому. — Он мрачно усмехнулся. — Но должен признаться, определенную долю сатисфакции я уже получил. — Он потер свой окровавленный кулак.

Оглторп тихо кашлянул:

— Скоро нам предстоит тяжелое сражение, и, если мы все готовы, я был бы рад выслушать советы и предложения генералов, более опытных, нежели я.

Франклин, встретившись с Адрианой во второй раз, постарался поглубже спрятать чувства, которые она у него вызывала. Умом он понимал все, что ему о ней рассказали, но сердцем он этого не принимал, возможно, никогда не сможет принять. Как истинный английский губернатор, он счел должным принять борьбу ума и сердца как неизбежное. Парламент должен контролировать короля, король — парламент.

Он не знал, какую роль взяло на себя его сердце, роль парламента или короля, но оно свое слово сказало.

— Как видите, сегодня я пришел без оружия, — сказал он насколько мог весело.

Но Адриана не поддержала легкость предложенного тона. И вновь Франклина поразила ее красота, серьезное лицо, загадочная улыбка, которая, казалось, ничего не выражала.

— Когда я была маленькой девочкой, — сказала француженка, — самым желанным для меня было хотя бы на минутку увидеть сэра Исаака Ньютона. Я перечитывала его трактаты, тайно, — понимаете, считалось неслыханной дерзостью, если женщина… Но… я отвлеклась. Я преклонялась перед Ньютоном и величием его мысли. Я жила красотой и изяществом его математических формул и расчетов. Я поступила на должность писца во Французскую Академию наук только ради того, чтобы быть ближе к светилам науки. — Глаза ее были как черная, бездонная пропасть, в них ничего нельзя было прочесть, ни мольбы о сострадании, ни холодного расчета. — В итоге получилось так, что я его убила. Он был не первым и не последним человеком, кого я лишила жизни. Я понимаю, что вы должны чувствовать, но думаю, нам надо поговорить. У нас есть общие темы.

— Если вы имеете в виду любовь к Ньютону, то я не вижу, как…

— Нет. — Голос ее прозвучал как-то странно. — Нет, видите ли, мы с вами уже встречались.

— В Венеции.

Она покачала головой:

— Вы были в Бостоне… я в Париже. Вы называли себя Янусом, я называла себя Минервой.

Франклина словно жаром обдало, мурашки побежали по всему телу, сердце затрепетало, и комната поплыла перед глазами.

— Что такое вы говорите?!

— Я была секретарем Фацио де Дюйе. Мистера Ф. Я отвечала за отправку и получение писем. Я знала, что он работал над созданием какого-то оружия для короля, но я не знала, что это за оружие. Все держалось в большом секрете, но какого-то важного, ключевого элемента недоставало. Фацио… не мог его найти. Расчеты казались мне каким-то шифром, поэтому я не могла ему помочь, не мог помочь и английский коллега, некий мистер S. И вдруг я получаю письмо за подписью Януса, который утверждает, что он нашел способ настраивать эфирограф и у него есть решение проблемы, над которой бьется господин Фацио. Далее следовала формула. Я спрятала это письмо, тайно в своей комнате поработала над ней и, немного исправленную, предложила Фацио за подписью мистера S…