— Куда ты? — спросила я.

— Наверх. Мне нужно немного посидеть и подумать.

— Нет! — выкрикнула я. Наверху проснулся Сирил и громко стал звать маму. Я схватила Флоренс за запястье и, невзирая на писк ребенка, принудила снова лечь. — Я знаю, что ты собираешься делать. Ты собираешься думать о Лилиан!

— Я не могу о ней не думать! — отозвалась она упавшим голосом. — Не могу. А ты… с тобой ведь то же самое, только я не знала. Скажешь, прошлой ночью, целуя меня, ты не думала о ней — о Китти?

Я набрала в грудь воздуха… и заколебалась. Потому что отрицать правду было невозможно. Китти достались мои первые и самые пламенные поцелуи, и на моих губах навечно запечатлелись ее губы — то ли очертания их, то ли цвет, то ли вкус. Этот отпечаток не смыли ни сперма, ни слезы всех плаксивых пидоров Сохо, ни вино и влажные ласки Фелисити-Плейс. Я чувствовала его всегда, но в случае с Дианой, а также и с Зеной это не имело значения. Почему же это так важно, когда речь идет о Флоренс?

И важно ли, о ком думала она, когда целовала меня?

— Я знаю одно, — проговорила я наконец, — если бы мы не легли вместе прошлой ночью, мы бы умерли от желания. И неужели после такой чудесной ночи ты скажешь, что мы никогда больше вместе не ляжем!..

Я все еще удерживала ее в постели, а Сирил не смолкал, но тут, как по мановению волшебной палочки, его крики затихли, и Флоренс, в свою очередь, обмякла в моих объятиях и повернула голову ко мне.

— Мне нравилось думать о тебе как о Венере в раковине, — произнесла она. — И у меня не возникало мыслей о возлюбленных, которые у тебя были до прихода сюда…

— Зачем же теперь о них задумываться?

— Потому что о них думаешь ты! Что, если Китти вернется и позовет тебя обратно?

— Этого не будет. Китти ушла навсегда, Фло. Как Лилиан. Поверь, ждать ее — все равно что ждать Лилиан. — Я заулыбалась. — Если вернется Лилиан, я отпущу тебя совершенно безропотно. А если за мной явится Китти, ты можешь сделать то же самое. И тогда, надо полагать, у каждой из нас будет свой рай и мы сможем махать друг другу, сидя на разных облаках. Но до тех пор… до тех пор, Фло, кто помешает нам целоваться и радоваться жизни?

Необычный это был обмен любовными обетами, но и истории у нас были необычные; наше прошлое походило на коробки с плохо подогнанными крышками. Нужно нести их, но нести осторожно. Нам будет хорошо, подумала я, когда Флоренс наконец вздохнула и потянулась меня обнять; нам будет очень хорошо, пока не просыпется содержимое коробок.

Днем мы оттащили передвижную кровать обратно на чердак (подозреваю, колесики у нее перекосило непоправимо), и я перенесла свои спальные принадлежности в комнату Флоренс и спрятала ночную рубашку у нее под подушкой. Мы устроили это, пока Ральфа не было дома, а когда он вернулся и заметил, что у стенки, где стояла кровать, пусто, а у нас покраснели щеки, затуманились глаза и вспухли губы, — когда он все это заметил, он часто замигал, нервно сглотнул, сел и спрятался за развернутым номером «Юстиции». Правда, удаляясь на ночь, он очень тепло меня поцеловал.