...Широкогрудый монгольский конь рыжечалой^>261 масти стремительно и неудержимо нёс на себе огромного — косая сажень в плечах — тургауда.

Мстислав бросил через плечо прощальный взгляд: там, внизу, по другую сторону кургана, затаив дыхание, на него, как на икону, как на Спас, с надеждой взирали русские дружины. Вся дотоле пустынная долина обросла теперь точно слитыми из серебра и красной меди рощами копий, панцирями, кольчугами и червонными щитами его верных полков.

...Хлопали на буковых древках знамёна и стяги волынцев, ростовцев и галичан, пестрели розовым и жёлтым значки половцев, но не было среди всего этого буйного соцветия его — Ярого Ока![262]

...Удалой преобразился от нахлынувшей ярости. Лик его помолодел, зарделся румянцем, как на морозе. Очи вспыхнули гневным, боевым пламенем.

— Храни нас Бог! За Русь! Отцу и Сыну!.. — Рука со свистом вырвала из ножен суздальский булат; на строгой полосе широко и продольно вспыхнула голубая слепящая молния.

Мстислав едва тронул удила, как жеребец, захваченный предчувствием сшибки, рванул чёртом и понёс, забирая вовсю. Всё окрест всколыхнулось, встало на дыбы и слилось в одну рябую метель. Но Удалой теперь видел только одно — летевшую ему навстречу смерть.

...Монгол, бросив повод, в мгновенье ока выхватил из колчана лук-сайдак, бросил на него стрелу. Конь под ним, сжимаясь в комок мускулов, выпрастывал ноги, швыряя назад сажени.

— Х-хок-к! — стрела хищно мелькнула над пламенеющей гривой. Мстислав был начеку: рывком плеча перебросил щит, хватко поймал его за «кожьё»[263], укрылся. Стрела, просвистав в воздухе, пробила его насквозь, показав своё железное жало на уровне брови. Вторая тут же злобно вжикнула по плечу, выдрав из брони стальную пластину.

...Только сейчас, сквозь режущий свист в ушах, Мстислав услышал подобный морскому прибою рёв.

— Алтай! Алта-ан! Алта-анП — взрывались ободряющим рыком ряды монголов.

— Русь! Р-русь! Р-ру-усь!!! — грозово рокотало по другую сторону гряды.

Снопы искр высекали сшибающиеся мечи, гудели копыта коней. Дымная пыль колыхалась на хребте седого кургана, разделявшего рати и уходившего на юг более чем на три версты.

...Схватившиеся в смертельном поединке воины то появлялись, то так же внезапно исчезали за выступами скал, будто земля, породившая их, тотчас проглатывала обратно в свои недра.

Там, где они объявились вновь, над краем отвесной гряды, солончаковая гряда была узка, снизу казалось: кони, рвавшие друг друга зубами, встававшие на дыбы, вот-вот сорвутся со скалы вместе со всадниками, очертания которых были словно вычеканены на синей кромке неба.

Враг был очень силён, опытен и опасен. Татары бросили на князя лихого, прославленного в боях батыра, чей булат в орде не знал себе равных. Его разящие удары были точны, стремительны и внезапны. Сдерживаемый до поры гнев и ярость хлынули наружу. Соперники жаждали одного — смерти противника.

Да и Мстислав свой меч не в хлеву нашёл. Громкая, по всей Руси слава галицкого князя ковалась не на пирах и охотах, а в боях и походах, закаляясь в пенной крови поверженных врагов. Вся лихая посадка поджарого, крепкого князя Мстислава, его легендарный стальной шлем с жаркой золотой насечкой и белый аргамак со зверистым огнём в глазах — всё это без слов говорило и его дружине, и супостату: он истинный витязь, коий предан ратной службе; любит риск, огонь и опасность сечи, рыщет врага, бросается на него и вырывает из его разверстой груди славу! Не для красного словца он прозван «Мстислав Удатный»... Даром на Руси таких имён не дают!