— Будь он его сыном, он был бы счастлив. Идеальное продолжение.

Я запуталась в местоимениях, но догадалась, о ком речь.

— Вы не в ладах с отцом, да?

Герман развеселился. Он откинулся на спинку дивана, запрокинул голову, разглядывая чистое тёмное небо.

— Не в ладах — это когда вы созваниваетесь раз в год и избегаете острых тем, — сказал он, нервно покачивая ногой. — У нас же… Иногда я думаю, что мог бы его убить. Не смотри так. Это только звучит ужасно, а вообще мир бы только спасибо сказал. Только вот неудача, по натуре я трус и неженка, никогда на такое не решусь.

Он отсалютовал бокалом и с сардонической усмешкой опустошил его.

— Слишком откровенно, да? — Герман засмеялся, видя выражение моего лица. — Перебор с овершерингом, знаю-знаю. Но иногда хочется хоть где-то быть честным. Не притворяться, что всё хорошо.

Он пробарабанил по стакану, раздувая тонкие ноздри. От мелких суетливых движений разило беспокойством, внутренней тревогой, которая невольно заражает, если находится рядом достаточно долго. Ожидание чего-то ужасного, неминуемой беды — вот, на что это было похоже. Мне резко стало неуютно, как над обрывом.

— Кажется, я не лучший выбор для такого, — проговорила я вполне искренне, когда молчание стало невыносимым. — Слишком далека от всего этого.

— В этом и плюс, — быстро сказал Герман и повернулся ко мне. — Оставайся такой и дальше. Не дай этому монстру себя изменить.

Его ладонь легла на мою. А затем сверху упала тень.

— Хэй, Макс, — Герман помахал, — уже обсудили планы по захвату мира? Скинешь потом список стран, в которые безопасно переехать?

Дубовский сделал вид, что его здесь нет.

— Уходим, — бросил он мне.

И взгляд его не сулил ничего хорошего.

Тишина была настолько тяжёлой, что плечи сгибались сами собой. Я подалась вперёд, прижалась лбом к переднему сидению и с мучительным напряжением ждала, когда мы доедем. Максим хранил молчание, только частое дыхание и выдавало, что он не так спокоен, как могло бы показаться. Арт тоже молчал, и я представляла, как впитываю исходящие от него волны ледяного спокойствия через спинку сидения. Его присутствие непостижимым образом успокаивало. Хотя бы потому, что Дубовский явно не намерен раскрывать рот при свидетелях.

Когда мы приехали, стояла глубокая ночь. Глаза слипались, и только тихий тремор, дёргающий за кончики нервов, не давал задремать на ходу. Арт посмотрел в зеркало заднего вида, чуть кивнул и вышел, оставив нас наедине. Я зевнула, враждебно ожидая, в чём меня обвинят на этот раз.

Дубовский хрустнул пальцами.

— Как так вышло, — начал он, поигрывая желваками, — что из всей этой шоблы ты прицепилась именно к этому клоуну?

Меня покоробило. По многим причинам. Но главная — то, что он даже не смотрел на меня, говоря это, просто пялился в окно.

— Ни к кому я не цеплялась, — огрызнулась я, поправляя платье, собравшееся складками на коленях. Раздражение, скопившееся от непонимания происходящего в последнее время, хлынуло наружу, как океан через дыру в плотине. Я резко повернулась, тыча пальцем в лицо Максима: — И сам ты клоун!