— Остался бы с этуалями…

— Не могу! Вив ля наша кондовая, страстно любимая, одним словом — скушно без нее!

Свентицкий дурашливо перекрестился на верхушки пальм.

Вторым рейсом катерок забрал авиаторов. На небольшом причале, заваленном ящиками и бочками, сидели несколько местных грузчиков, набросивших от дождя пустые мешки на спины, покуривали, поглядывали на пассажиров с транспорта, которые сходили на скользкие доски причала.

Чернобородый смуглый грузчик, в драных портах, тельняшке, босой, скользнул взглядом по Щепкину словно бы мимоходом, но он на миг ощутил, что смотрит грузчик не просто: будто прицелился голубыми хитрыми глазками.

Щепкин покосился на него внимательно, но тот уже, не оглядываясь, шагал по сходне на катерок. Грузчики садились, чтобы плыть до транспорта и там перегружать привезенное в плоскую баржу: к причалу, стоявшему на мелкоте, транспорт из-за осадки подойти не мог.

— А нас кто-нибудь встретит? — зевая, осведомился Свентицкий.

— Вряд ли… — сказал Щепкин. — Чины не те…

— Будет ситуэйшн! — огорчился Свентицкий.

…Но их все-таки встречали.

За спиной хмурого таможенника стоял высокий господин в новом макинтоше, в фуражке с летными очками. Краги господина были забрызганы грязью, из-под распахнутого небрежно макинтоша был виден серый гражданский костюм в полоску, в петлице торчала увядшая гвоздичка. Но по выправке, но окостеневшей широкой пояснице и лениво-небрежному, снисходительному взгляду, который словно бы прощал всему миру то, что он зачем-то существует, было ясно: военный, и в немалом чине.

Услышав фамилии, которые авиаторы назвали таможенным, он перестал смотреть в мутное окно, тронул таможенника тростью:

— Эти ко мне…

Когда вышли из таможни, встречавший ловко вспрыгнул в экипаж, пригласил их усаживаться. Угощая ароматными длинными папиросами, представился:

— Виктор Николаевич Черкизов, подполковник.

Свентицкий удивленно вздернул бровь. Ого! Значит, они действительно очень нужны, если их встречает такая важная личность. Но Черкизов понял недоумение по-своему, криво усмехнулся:

— Извините, что не в мундире! Я считаю, погоны сейчас здесь, в этой самостийной Грузии, носить не к месту. Дразнить гусей… Вот опрокинем Совдепию — все станет на место. Но пока — не стоит…

Лошади помахивали мокрыми хвостами, извозчик горбился, стараясь, чтобы за ворот не попадал дождь, меж булыжников плохо замощенной улицы текли глинистые желтые струи. В глубине садов прятались низкие домики, у лавок гортанно спорили аборигены в папахах. Из духанов на улицу выползал смешанный запах сладкого лука, подгоревшего мяса, горького, как воспоминания, кофе.

Черкизов все поворачивал свое белое, рыхловатое, словно припудренное, лицо к Щепкину. Щепкин уже притерпелся к таким взглядам, но эти чуть выпуклые, прозрачные глаза раздражали. На руке Черкизова, которой он плотно обхватил рукоять трости, поблескивал перстень, и это как-то не вязалось с обликом офицера, слуги отечества. Посмотрев в упор, Щепкин ухмыльнулся:

— В чем дело?

— Извините, — отвел глаза Черкизов, но не выдержал: — Где же это вас так?