Зато в обычном разговоре Петр последний раз лопухнулся аж на проводах мужиков на войну, когда провозгласил, что у него созрел тост. Но и тут мгновенно сработала выработавшаяся за последнее время привычка, и он, оглядев озадаченно уставившийся на него народец, буквально через несколько секунд внес поправку, заменив «тост» на «здравицу». — Заряница, сказываешь, подобрала? — нахмурился Дмитрий.
— Она, она, — закивал Липень. — Ну-ка, подь сюды, — приказал он девушке, стоящей поодаль среди сгрудившихся в кучу перепуганных односельчан. И когда та, не поднимая головы, робко подошла поближе, строго приказал: — Давай, сказывай княжичу без утайки как да что!
Но рассказывать ей ничего не пришлось. Оказывается, княжичу припомнился некий коваль, бывший среди ополченцев. Мол, когда он в кругу ратников своей сестрицей-разумницей похвалялся, тоже ее вроде Заряницей называл.
— Горыня?! — радостно вскинула голову девушка.
— Он самый, — подтвердил Дмитрий. — Стало быть, он твой братец. Хорош, хорош, ничего не скажешь, могутный. Сказывал, беспременно тверичи всех поганых одолеют. Мол, им провидец о том еще месяц назад предсказывал. И песня, кою он вместе со своими мужичками, у костра сидючи, пел, тоже хороша. «Вставай вся Тверь огромная», — процитировал он. — Вроде и простые словеса, а как за душу хватают.
— Таки это ж моя песня! — возликовал Петр. — А провидец вот стоит, — хлопнул он по плечу друга и, радостный, уставился на Дмитрия, будучи уверенный, что теперь-то их неприятности остались позади.
Княжич, нахмурившись, удивленно уставился на обоих, недоверчиво переводя взгляд то на Улана, то на Петра.
— Не похож ты на гусляра, — усомнился он. — Не брешешь?
— Зачем, — пожал плечами Сангре. — Да и глупо. Достаточно того же Горыню спросить и мое вранье вмиг наружу вылезет. Да и не он один мои слова подтвердить может… — он кивнул на скучившееся население деревеньки. — Любого из них спроси. Вон хоть бы старосту.
Липень досадливо крякнул, но увиливать не стал, подтвердил:
— Его, его песня. И впрямь он всех нашенских ей обучал. Туточки, в моей избе, ее и пели. И про победу твово батюшки Улан сей нам сказывал.
Петр для вящей убедительности и в подтверждение истинности своих слов, вытащив из-за пазухи крест, поцеловал его.
— Ишь ты, — усмехнулся Дмитрий. — Выходит, ты все-таки гусляр. — Однако появившаяся на губах княжича одобрительная улыбка спустя мгновение слетела с его лица. Он прищурился, внимательно вглядываясь, но не в лицо Сангре, а чуть пониже. — А ну-ка поведай, побратим татарский, как на духу — ты не из латинов, часом, будешь? — строго спросил он.
— Православный, — возразил Петр.
— Да ну? А крыж[13] тогда у тебя отчего ненашенский?
— Это…
Петр замялся, не зная как пояснить, что его мама Галя была униаткой. Учитывая, что в это время на Руси слыхом не слыхивали об унии, задачка была еще та. Поначалу он решил отделаться общей фразой, проворчав, что это у него последняя память от матушки, но не вышло. Получилось иное: все заслуги за хорошие слова песни пропали даром, ибо Дмитрий вновь смотрел сурово и непримиримо. Некоторое время он задумчиво теребил небольшой темный пух на подбородке и наконец задумчиво протянул, как бы размышляя вслух: