Грек снова заорал, тыча рукой в сторону моря. Березин сумел понять только одно слово: «Смотри!»

До рези в глазах они с Гириным начали вглядываться в густую темень — вот вроде мелькнул огонек, мелькнул и пропал. Или это почудилось? Но вот опять, похоже, зеленый и красный?

«Русы!» — пробегая мимо них на свое место, крикнул матрос.

Гирин похолодел — неужели это пограничный катер красных? Вот почему грек заглушил мотор: боится выдать себя звуком работающего двигателя, а под парусом он надеется тенью проскользнуть мимо. Но если их уже заметили? Смогут ли они уйти на этом суденышке от пограничного катера, невесть как тут очутившегося, — ведь говорили же, что хитрый грек знает все пути-дороги на море и еще ни разу не попался? Неужто ему суждено попасться именно сегодня, когда они на борту, когда он, этот грек, идет не с контрабандой, а везет их?

Стоявший рядом Березин молча вглядывался в темноту. Он напряженно думал о том, что пограничникам красных тоже ничего не стоит погасить корабельные огни, или как там они называются у моряков — ходовые или еще как, и в темноте подкрасться к утлому дубку на малых оборотах мотора. Поди разбери в море, с какой стороны доносятся звуки, вся надежда только на грека, на его опыт, на то, что этот контрабандист опять вывернется.

Боже, сделай так, чтобы он ошибся, чтобы это был не красный пограничный катер, а какой-то другой корабль. И где они вообще находятся — в территориальных водах новой России или в нейтральных, в открытом море? На часы не посмотреть — кругом темень, а зажечь свет означает выдать себя.

Помощник грека метался по палубе, натягивая какие-то веревки, поворачивая парус. Сам грек-контрабандист, стоя у штурвала, подавал своему матросу гортанные команды на непонятном языке — не на греческом, скорее на турецком.

Неожиданно их всех ослепил яркий свет — пограничники подошли уже довольно близко и, безошибочно определив местонахождение судна-нарушителя, осветили его прожектором.

В первый момент все застыли от испуга. Грек круто заложил руль, и дубок, вильнув, попытался уйти из круга света. Но прожекторист знал свое дело — слепящий свет словно приклеился к суденышку контрабандиста.

Рядом с Березиным грохнули выстрелы — Гирин, держа наган, обеими руками посылал пулю за пулей в прожектор. Лицо его перекосилось от злобы, зубы были оскалены.

Подскочил матрос и ударом выбил из рук Гирина револьвер. Поручик со стоном согнулся, держась за ушибленное запястье, но тут же, распрямляясь, врезал головой в заросший сивой щетиной подбородок помощника грека. Тот успел смягчить удар, подставив руки, и они, вцепившись друг в друга, покатились по узкой палубе. Ослеплял свет, сипели от натуги душившие друг друга заросший щетиной матрос и Гирин, что-то кричал от руля грек.

Березин растерялся и никак не мог решить, что ему надо делать: помочь Гирину или, подобрав револьвер, снова стрелять по прожектору? От нервного перенапряжения и неожиданности он совсем забыл, что и у него в кармане есть наган.

В ответ на выстрелы с катера полоснули из пулемета — пули защелкали по воде, выщербили щепки из борта, гулко простучали по дощатой надстройке каюты, звонко шлепнули по намокшему, поникшему полотнищу паруса. Березин ничком упал на палубу, как привык это делать на земле под обстрелом противника. В стороне, сипя и матерясь, продолжали душить друг друга матрос и Гирин.