— Длинный во дворе ждет, — буркнул Мишка вместо приветствия. — Что они?

— Чай пьют. Мартын с ними. Будешь глядеть?

Рябой согласно кивнул и тихо пошел следом за хозяйкой по коридору в ее хитрую комнатенку, откуда через неприметное отверстие в стене, замаскированное с другой стороны облезшим зеркалом, можно было без помех рассмотреть неожиданных гостей, оставаясь невидимым для них.

Войдя в комнату, Мишка небрежно скинул на стул бекешу, не забыв переложить из ее кармана в карман брюк наган, и жадно приник к потайному глазку. Севастьянова отошла в угол, уселась на продавленный диван и закурила папиросу.

В соседней комнате за столом, удобно устроившись перед медным большим самоваром, сидели трое. Монашка, бледного, худого длинноволосого парня, Мишка разглядывать не стал: и так знаком, да и Севастьянова промашки не даст — ей вместо Монашка никого другого не подсунешь. Мартын, грузный, патлатый мужик в распахнутой рубахе, с запутавшимся в густой поросли сивых волос на груди гайтаном с медным крестиком, тоже мало интересовал Рябого. Он впился глазами в третьего — молодого мужчину, одетого чисто, даже с форсом. Цепко ухватив крепкими пальцами край блюдца, тот не спеша прихлебывал чай. Лицо спокойное, глаза не бегают по сторонам, сидит с достоинством, словно он дорогой, желанный гость или даже хозяин всей этой хитрованской богадельни.

«Знает себе цену», — подумал Мишка, оценив ширину плеч и ненапускное спокойствие питерского, и шепотом поинтересовался у содержательницы притона:

— Водки подавала?

— Отказался, — глухо ответила из своего угла Севастьянова. — Пойдешь?

— Погляжу еще… — Рябому почему-то очень не хотелось входить в ту комнату, где сидел этот широкоплечий спокойный человек. Почему? Даже сам себе он не мог бы точно ответить, но не хотелось, и все, словно какое-то подсознательное чувство удерживало его, может, насторожило то, что питерский отказался выпить водки?

— Сказал, почему не хочет? — повернулся Мишка к Севастьяновой.

— За делом, говорит, пришел.

— Ага… — кивнул Рябой. Пытаться получить от хозяйки более пространный ответ или добиться от нее изложения собственных впечатлений о госте было делом пустым, это Мишка знал по опыту — иначе Севастьянова не была бы Севастьяновой: ее капитал — молчание. Ну что, надо идти к гостям?

Тем временем сидевшие за столом допили чай. Питерский достал из кармана жилета часы, щелкнул крышкой, укоризненно покачал тщательно причесанной головой.

— Опаздывает.

Голоса доносились через перегородку между комнатами глухо, приходилось напрягать слух, но разобрать слова все же было можно.

— Придет, — ответил Мартын, переворачивая свой стакан на блюдце вверх дном. — Может, банчок смечем?

Он достал карты, быстро перетасовал колоду. Питерский с меланхоличной улыбкой наблюдал за ловкими движениями толстых пальцев Мартына, тискавших уже потрепанные атласные листы.

— Поиздержался… Если в долг? — тихо сказал он.

— А на часы? — прищурился Мартын.

— Что в ответ? — усмехнулся питерский.

— Найдем, — успокоил Мартын и, снова перетасовав колоду, протянул руку с положенными на ладонь картами к гостю. — Сдвинь.