С нынешней Германией сорокового года, где все мало-мальские дороги забетонированы, где везде проведено электричество, а потому вовсю используется бытовая техника, без куч навоза и мусора, можно и не сравнивать. И не только эти села, но даже и те, что будут через полвека. Да, будет электричество, многие дороги заасфальтируют, пусть и безобразно, — но люди, дома и несчастные заборы с плетнями останутся теми же.

Время не властно над русским менталитетом, или просто власть всегда была здесь такая, все требовала для себя и ничего не давала взамен: что помещики, одуревшие от вседозволенности крепостных времен, что партийное начальство, идущее по тому же прискорбному пути. Ведь несчастные колхозники лишь при Хрущеве получили паспорта, а до того считались прикрепленными к земле, новыми «крепостными», без права на отъезд.

Впрочем, горевать над их судьбою незачем, все произошло согласно старой народной мудрости — за что боролись, на то и напоролись. Стоило помещика с детьми в усадьбе жечь, чтобы потом собственной деляны целиком лишиться вместе со всем рабочим скотом. А кое-где даже мелочь обобществили — от козы до курицы, и огороды изъяли, дабы ничего не мешало крестьянину зарабатывать «палки» трудодней…

Встреча на Белорусском вокзале была устроена торжественная, в глазах зарябило от кумачовых полотнищ советских знамен, перемешанных с германским триколором, в три горизонтальные полосы — черную, красную и белую, кайзеровских, обратно возвращенных в обиход.

Было несколько флагов и со свастикой, что смотрелось как сюрреализм — это в Москве-то! Но что делать — он ведь еще глава нацистов, а потому товарищи из НКИДа и вывесили эти партийные тряпки по старой памяти, со времен подписания пакта между Молотовым и Риббентропом.

— Твою мать!

Такого Андрей никак не ожидал и даже потер свои глаза, не в силах поверить увиденному. Вдоль перрона застыли ровные шеренги почетного караула, одетого в красные черкески с газырями, но без погон. Кубанки лихо заломлены, кинжалы на поясах, через плечо пущен шашечный ремень, а ладони крепко держат рукояти клинков.

Такого быть не может!

— Это есть кавказцы, мой фюрер?

За спиной послышался негромкий голос шефа-адъютанта, и Андрей отрицательно мотнул головой в ответ и чуть громче произнес, чувствуя, как в душе поднимается гордость, от которой в глазах все расплылось, будто выступили слезы.

— Нет, Штудент, это кубанские казаки!

Тобрук

— Мы не итальянцы, драпать не станем!

Майор фон Люк пылал самой праведной злобой. Вопреки настоятельным требованиям командующего 7-й танковой дивизией генерал-лейтенанта Роммеля отходить главными силами с боями в западном направлении, дабы соединиться с единственной германской панцер-гренадерской бригадой, спешащей на помощь от Триполи, с которыми он обратился к маршалу Бальбо, итальянец ответил категорическим отказом.

Тогда генерал наплевал на приказ высокопоставленного начальства, к которому Роммель относился с нескрываемым презрением, ибо хорошо знал полководческие «дарования» и отчаянную «храбрость» потомков грозных латинян, и сам вылетел на связном самолете в Бенгази, куда вошли танки и мотопехота его единственной пока бригады.